Африканский гамбит (СИ)

Уже, став тысячником, негр Момо был удивительно хитёр, звероват, жесток, феноменально сообразителен и изворотлив. Я надеялся на него. Да, он мог и хотел бы занять моё место, я это понимал. Но взгляд, который он бросал на моё копьё, на мой жезл, и лицо, изборождённое шрамами, говорил об обратном.

Он не думал, он чувствовал, что только со мной он возвысится над остальными, и достигнет того положения, которого хочет, или считает достойным. Поэтому я не переживал о его предательстве. Момо не предаст, он будет до последнего воевать, а потом тихо исчезнет, если проиграет, чтобы объявиться совсем в другом месте, и под другим именем. Такие люди существовали в любые времена и эпохи.

Тысячник Ярый стоял недалеко, в составе своей тысячи стрелков. Вчера я его учил стрелять из пулемёта. Ох, и намучился я с ним. А тут ещё и нельзя тратить много патронов, у нас не бесконечный их запас, да и брать их пока негде. Пришлось его учить, как маленького, не забывать подливать воду в кожух охлаждения пулемёта, чистить и смазывать его.

Также пришлось долго объяснять, что пулемёт может заклинить, или возникнет перекос патрона. Как мог, я это всё показал, и объяснил ему, как это всё устраняется. Не знаю, понял ли он всё до конца, по крайней мере, стрелять я его из пулемёта научил. Пулемёт он возьмёт с собой этот, трофейный, уже покалеченный, так что, не жалко.

Оставалось у меня перед походом ещё последнее, наиважнейшее дело.

— Собирайся, Луиш, — сказал я, ворвавшись ночью в его хижину, вырвав его не только из объятий Морфея, но и Мабетты, оценив мимоходом её голые округлости. «А неплохо, неплохо» — и тут же выкинул эту мысль из головы.

— Я тут государственными делами занимаюсь, а ты от женской груди… оторваться не можешь. Вон Мабетта, вся в засосах, и еле дышит. «Ушатал» свою подружку, — нахмурил я свои брови.

Мабетта состроила злое лицо, и вызывающе отбросила накидку, которой до этого времени прикрывалась, показав свою смуглую кожу во всей красе, без единого засоса.

«Ну-ну, какие мы обидчивые».

— Собирайся, — повторил я Луишу, снова не обращая никакого внимания на его жену, — поедешь в Америку, и жену не забудь свою. Ты, кстати, перешёл в коптское православие?

— Нет??? Завтра же, ты и твоя Мабетта, носят коптские кресты, я так и быть, буду вам крёстным отцом. (Надо же на прощание одарить поцелуем, и прижать к себе целомудренно… чужую красотку, ну и что, что взялся не за талию. Что выпирало, за то и взялся. Не навсегда же, на прощание… Пусть вспоминает, как команданте обнимал её, и детям своим будет рассказывать об этом. Особенно, дочерям).

Луиш, хлопал глазами, ещё до конца не проснувшись.

— Луиш, — сжалился я, — наступают тяжёлые времена, нам надо консолидироваться. Поедешь сначала в Кабиндо. Я узнал, там твои земляки хозяйничают. Основываешь там перевалочную базу. Потом в Америку, налаживать связи. Свяжешься с Феликсом, он тебе поможет. Если откажет, расскажешь ему о выгоде, и то, что всё будет очень трудно. Мне нужно оружие и люди.

— Там, на побережье, тоже люди живут, и тоже никому не нужные, а мне нужны. Гони сюда всех, кого сможешь. Только, чтобы живыми дошли. Мёртвые мне не нужны, я не повелитель зомби, и не маг-некромант, воевать с ними не умею.

— Я тебе отдам все камни, золото и эликсиры, оставшиеся у меня, продашь через Феликса, или с его помощью. Денег хватит. Да, и мне нужно будет срочно встретиться с Феликсом. Хотя… он, наверное, придёт к тому времени с очередной партией оружия. Если, конечно, я останусь в живых.

— Ну не реви, не реви. Я не тебе, Луиш… Мабетте.

Мабетта, действительно, начала всхлипывать. Не удержавшись, я подошёл к ней и обнял, прижав к своей груди. Её мягкие, слегка вьющиеся, и чёрные, как сама ночь, волосы, стали щекотать мой негритянский нос. Вдохнув аромат её чистых, как ни странно, волос, и почувствовав упругость груди, я поспешил разжать объятия, а то, мало ли что, а Луиш рядом. Не хорошо-с. Отпустив Мабетту, я снова переключился на Луиша.

— Завтра собирайся. Здесь ничего из нужного не оставляй, всё вопросы завтра. Кого из людей надо, всех бери. Давай, удачи тебе… брат. И я притянул его к себе, приобнял левой рукой, сжимая его правую руку в крепком рукопожатии, а потом развернулся, и вышел из хижины, не оглядываясь.

Я направился в большую хижину, где проживали мои дочки, вместе с кормилицей, трёхгодовалая Мирра, и годовалая Слава. Слава тихонько сосала грудь у кормилицы, подпирая её кулачками. Её лепета он ещё не понимал.

А Мирра, круглая, но уже с наметившимся, стройным, в будущем телом, бросилась навстречу, крича «Папа», больше по-русски она ничего не знала. Но и этого было достаточно. Повозившись с нею, и погладив, покрытую мелкими кудряшками голову, я всматривался в её лицо, надеясь разглядеть в них родные черты. Нет, девочка пошла не в мать, а в меня, точнее, в того, чьё тело я сейчас нещадно эксплуатировал.