Африканский вояж

Вот и сейчас видимо сказался многочасовой перелет со сменой временных и климатических поясов, только в висках уже потихоньку начинало пульсировать маленькое надоедливое сверло — предвестник очередного жестокого приступа головной боли. Он знал, что не пройдет и получаса, как голову будет пронзать раскаленный вертел, наполняющий все тело жгучей ломающей и гнущей тяжестью, не дающей сосредоточиться на реальности, заставляющий сознание полностью тонуть в этом мутно-багровом сверкающем яркими парящими в пустоте за закрытыми веками мушками океане. Никуда не денешься — неизлечимые последствия тяжелой контузии, врач предупреждал. Предотвратить надвигающийся приступ можно было только горстью очень сильных анальгетиков, бывших сами по себе ядом и сжигавших организм изнутри. В последнее время головные боли участились, и не проходило недели, чтобы он не глотал эти чертовы таблетки, причем в дозах раз в пять превышающих предельные, указанные в инструкции приложенной к упаковке. Эти гиппократы полные кретины — ну не действуют на него две положенных таблетки, хоть ты тресни, а надо выпить по крайней мере шесть, меньшую дозу можно даже не употреблять — что пил, что не пил. Вот только уж очень неприятные побочные последствия у этих препаратов. Знакомый доктор как-то застав его во время приема таблеток, выразительно покрутил пальцем у виска: "Ты же сжигаешь себе желудок, придурок! Через пару лет станешь инвалидом…" "Эти пару лет еще надо прожить!" — отшутился тогда Бес.

Так же с показной бравадой он в свое время отвечал Вике: "При моей профессии вся та ерунда, которая медленно вредит здоровью, но не убивает сразу, не имеет значения! Один черт, до старости мне не дотянуть!" "Дурачок! — она нежно шлепала его по губам. — Не смей так говорить, еще сбудется! А мне ты нужен живой и здоровый на долгие-долгие годы! Ведь я люблю тебя, глупыш!" Мысли легким прихотливым извивом перескочившие с головной боли на Вику отозвались где-то внутри потревоженной саднящей раной, все никак не желающей заживать, несмотря на прошедшее время.

Быстрые чуткие пальцы пробежали по свежему еще бугрящемуся синими прожилками неумелых швов шраму.

— Что это? Откуда?

— Оттуда. Привез с собой подарок на память, — губы разъезжаются в ухмылке, отчаянно хочется верить, что мужественной.

— Ты знаешь, что у тебя улыбка кривая? — серые глаза внимательно заглядывают в лицо в них растерянность и беспокойное ожидание, предчувствие боли, боли которую принесет он.

Улыбка кривая? Еще бы не знать, контузия, паралич какого-то лицевого нерва, местный коновал так толком и не смог объяснить, путая русский мат с латынью и отчаянно воняя постоянным въевшимся в глотку сивушным перегаром. Не хотел сразу пугать, просто забылся, еще не привык.

— Знаю… Извини, — тяжелый вздох и взгляд под ноги, в землю, по сторонам, но не дай Бог не выше пояса.

Любимые глаза, без которых так скучал, которые так мечтал увидеть, темнеют, отдаляются, бледно-розовые без помады губы начинают мелко вздрагивать.

— Ты понимаешь, что однажды тебя могут убить?

— Знаю, мама писала, — он отчаянно ерничает, пытаясь хоть как-то спасти положение, видя как из уголка ее глаза скатывается чертя по щеке мокрый след первая прозрачная жемчужина.

Время лечит… Как же, держи карман шире! Просто боль перестает быть такой острой и уже не пронзает сердце кинжалом, а как бы кроется в глубине, дожидаясь лишь подходящего момента, чтобы вспыхнуть с новой силой. "Я люблю тебя, глупыш!" — так говорила она и легко, как дуновенье теплого майского ветерка касалась рукой его волос, а он замирал под этой короткой небрежной лаской и, забывая обо всем тянулся за ее рукой, пытаясь продлить эти мгновенья, растянуть их в вечность, но она, смеясь отдергивала ладонь. Господи, как давно это было! Девяносто три дня… Три месяца… Всего три месяца… Целых девяносто три дня!