Африканскими дорогами

Казалось бы, глинобитная мазанка крестьянина фанта с грубо рубленной мебелью, с двумя-тремя чугунами вместо посуды — это дно нищеты. Но нет. Чуть дальше к северу, в краю, населенном племенами гонджа, люди живут еще беднее. Брошенная на земляной пол циновка заменила здесь кровать, хозяин дома одет в тканную деревенским ткачом холстину, посуда — глиняные горшки. Однако и это не предел. В деревушках племен лоби, живущих у границ Ганы с Верхней Вольтой и Берегом Слоновой Кости, крестьяне носили одежду из тканей только по праздникам. Месяцами здесь не ели мяса.

Специалисты из ООН подсчитали, что в некоторых африканских странах доля национального валового продукта на душу населения составляет 50–60 долларов. Может быть, подобные подсчеты важны для статистических сопоставлений, но они отнюдь не передают подлинной бедности африканского крестьянина. Его нищету не выразить в долларах.

…Долгое время подобные взгляды на бедность африканской деревни не вызывали у меня и тени сомнения. Они казались самоочевидными. Но однажды мне пришлось убедиться, что может существовать и совершенно иной подход к этой проблеме. Больше того, он был, пожалуй, справедливее и, во всяком случае, оптимистичнее общепринятого.

— Вы смотрите на нас сверху вниз, — говорил мне ганский журналист Кофи Батса. — Вы относитесь свысока, сами того не замечая, к нашей культуре, к нашему искусству, к нашему образу жизни.

— Попробуйте представить, как мы видим свою бедность и свое богатство, — продолжал он. — То, что вам кажется как бы спускающейся вниз лестницей бедности, тому, кто находится внизу, представляется путем к зажиточности, к прогрессу. Он понимает, что будет жить свободнее и богаче, если ему удастся овладеть навыками и мастерством своих более удачливых соседей.

Позднее мне неоднократно приходилось убеждаться в обоснованности этого мнения. Оно не было искусственным, надуманным парадоксом.

В мире африканской деревни, лишенном, на европейский взгляд, самых необходимых орудий труда и предметов быта, были распространены совершенно своеобразные представления о бедности и богатстве. Сами эти понятия, в их европейском смысле, вряд ли существовали у многих этнических групп; они словно бы смешивались с представлениями об удачливости и невезении, о процветании и упадке. Наконец, высокое место в племенной иерархии значило в общественном мнении намного больше, чем накопление каких-либо материальных ценностей.

Для тех, кто непосредственно занимался проблемами развития сельского хозяйства в Тропической Африке, этот круг вопросов приобретал самое прямое практическое значение. Как стимулировать интерес крестьян к улучшению земледельческой техники? На какие группы деревни следовало опереться, внедряя новые агротехнические приемы и новые культуры? На каких путях искать систему землепользования и отбросить окружающие земледелие различные запреты и суеверия? Часто возможность сделать хотя бы небольшой шаг вперед в деле развития сельского хозяйства зависела от точности ответа на эти вопросы.

— К тому же наши аграрные общества, — говорил мой знакомый, — были лишены столь типичного для европейского общества духа наживы. Они обеспечивали удовлетворение насущных потребностей человека в пище, в одежде, в культуре.

Это замечание также было во многом справедливо. Оно привлекало внимание к одной из характерных особенностей архаичного аграрного общества — к исключительно тесной взаимосвязи и взаимозависимости всех его звеньев. Существующие орудия труда позволяли обрабатывать столько земли, сколько было нужно для пропитания общины. Сложившаяся в деревне и освещенная обычаем и легендами система организации труда определяла место в аграрном процессе каждого крестьянина — от мала до велика. Даже незначительное нарушение в работе одного звена мгновенно вызывало болезненные потрясения в деятельности всего организма.

Работавшие в деревне специалисты часто становились свидетелями того, как замена традиционной мотыги плугом сопровождалась обострением социальных конфликтов, а одновременно способствовала усилению эрозии почв и падению их плодородия. Зачастую им не удавалось побудить крестьян приобрести тягловый скот, потому что все земли были заняты под посевами и пастбищ не было. К тому же у некоторых этнических групп скот традиционно выпасался только кочевниками-скотоводами. Наконец, распространение в деревне какой-либо доходной культуры — кофе, арахиса, хлопка — нарушало существующую систему разделения труда между мужчинами и женщинами, а иногда вызывало земельный голод.

Подобные случаи заставляли думать, что решение проблем развития африканской деревни лежало в изменении совокупности существующих там порядков. Конечно, это становилось намного понятнее и яснее, когда за реально существующей бедностью африканского крестьянского мира начинали проступать различные ступени его экономического и социального прогресса. В сущности, именно на эту сторону и обращал мое внимание Кофи Батса.