Агафонкин и Время

В лепрозории меня кормили, раз в год выдавали новую одежду и не требовали ничего взамен. Считалось, что в шестнадцать, после месяца окончательных проверок, меня выпустят, лишь неясно – куда. Мать умерла в Монголии, родных у меня не было, но старшая медсестра Капитолина Панкратиевна уверяла, что главный врач Аржакова напишет в органы опеки и меня обеспечат жильем. “Положено, – говорила Капитолина Панкратиевна, – тoгyрyк тулаайах – сирота: получишь комнату в общежитии. А может, по льготе возьмут учиться на заводскую профессию. Повезет – поедешь в Якутск. Не волнуйся”. Я не волновался: мне было хорошо в лепрозории. Я не хотел уходить.

Когда Л. узнала, что через год меня выпустят, она стала смеяться и прыгать вокруг по маленькой поляне, где в летнеевремя средь острой травы тайно росла земляника. Она хлопала в ладоши и смеялась – худенькая, большеглазая, с длинными черными косами. Сколько лет ей было? Тринадцать? Больше? Меньше? Ее зеленые глаза – редкость среди якутов – смеялись, искрили – зеленые бенгальские огни. Откуда у нее были такие глаза? Мать, должно быть, знала откуда.

Мы сидели на камне над бурулганом и смотрели на крутящуюся пену воды, пытаясь разглядеть свою будущую жизнь. Дальше открывался Вилюй – спокойный, широкий, медленно несущий свинцовую воду на восток – к Лене. У города – вниз по течению – река замедлялась, словно решила остановиться, пытаясь подмыть высокий песчаный берег, на котором когда-то стоял острог. Посреди Вилюя лежал маленький остров, поросший кустарником и чахлой березой. Еще дальше по течению осеннее небо сливалось с речной водой.

– Ты не можешь уйти, – сказала Л. Она забралась ко мне на колени и обняла за шею, прижалась. – Ты не должен уйти, когда тебя отпустят.

Мне было лестно, что она не хочет со мной расставаться. Как мало я ее понимал.

– Я буду приходить. А потом, когда устроюсь, заберу тебя.

Л. отстранилась и посмотрела на меня, прищурившись, будто от солнца, хотя никакого солнца не было: тучи принялись затягивать горизонт, и дальняя тайга потемнела, словно ее подкрасили темно-синим. Собирался дождь.

– Нет. – Л. покачала головой. – Ты не понял: ты не должен уйти, когда тебя отпустят. Потому что тебя от-пус-тят. Ты должен бежать. Только тогда это будет считаться.

Бежать? Зачем? Меня и так выпустят меньше чем через год.

– Кунду, любимый, – Л. взъерошила мне волосы, – тебя сюда привезли и заперли. Если ты уйдешь, когда тебя выпустят, это не считается: это они тебя выпустят. Ты должен уйти сам: убежать.

Как? Куда? Она мне все объяснила.