Агафонкин и Время

Ни о чем подобном, как сказано выше, не думала Алина Горелова, стоя на лестничной клетке четвертого этажа дома номер 9 по улице Стромынка и нажимая подушечкой тонкого указательного пальца на круглую лакированную кнопочку дверного звонка квартиры 53. Ее подруга (и предмет зависти) Катя Никольская позвонила час назад в слезах, и Алина, сидя у маленького расшатанного столика в коридоре, прижимала трубку к уху, чтобы соседка Черепанова, позвавшая Алину к общему телефону и продолжавшая стоять рядом без видимых причин, не слышала Катиных рыданий. Катя толком не объяснила, что случилось, лишь повторяла: “Он ушел, ушел, не попрощался даже” и плакала, плакала, плакала. Алина пыталась ее успокоить, но быстро осознала, что по телефону это невозможно, и согласилась приехать. Кроме того, она хотела знать подробности.

Главное, не без радости поняла Алина Горелова, счастливые тоже плачут.

Они сели на просторной кухне; Катя – поверх застеленной Глашиной кушетки, подобрав под себя длинные тонкие ноги, кутаясь в перламутрового цвета халат, Алина – на табурете, с кружкой остывающего, пахнущего чужим солнцем индийского чая с медленно оседающими на дно черными мелкими чаинками. От переполненной пепельницы на столе удушливо пахло мертвыми окурками. Катя говорила, иногда принимаясь плакать, и Алина слушала ее сбивчивую речь о женском горе.

Ранний осенний вечер выпил свет из воздуха за окном, залив двор серой густой полутьмой. Приоткрытая форточка пропускала звуки чужой жизни – торопливые шаги спешащих домой людей, смех выпивающих в беседке мужиков и одинокий скрип детских качелей. Стукнул металл о металл – кто-то выносил помойное ведро. Алина Горелова смотрела на заплаканное Катино лицо и думала, что той идут слезы. Вот так одним все, а другим… другим остается только завидовать.

– Я заснула, понимаешь, – всхлипывала Катя. – Заснула, ну… после… – Она чуть улыбнулась – больше глазами, взглянув на подругу – понимает ли та. Алина кивнула: понимает. Она представила себе, после чего заснула Катя, и тут же перестала ее жалеть.

– Ну? – спросила Алина. – Заснула, и?

Катя сморщила лицо (даже так ей хорошо, решила Алина) и заплакала. Слезы текли по щекам, срываясь с подбородка – капли дождя. Алина вздохнула: вот оно, женское счастье. Оно же и горе.

– Ну, хватит тебе, Кать, – сказала Алина. – Объясни, что случилось. Куда он ушел?

– Не знаю, – продолжала плакать Катя. – Я проснулась, темно, а его нет. И ничего не сказал. Не попрощался…

– Может, ему на работу нужно? Может, скоро вернется?

– В воскресенье вечером? – вскинулась Катя. – В воскресенье вечером на работу? Да он вообще в отпуске, сам говорил.

Она зарыдала всерьез, навзрыд, упав лицом на жесткое Глашино одеяло. Алина встала из-за стола и села рядом, обняв Катю за плечи и чуть покачивая ее, как маленькую. Алина вспомнила, что ее саму так качала мама в комнате, где она до сих пор жила – одна. Алина проглотила подступившие от жалости к себе слезы и, нагнувшись, поцеловала Катю в мягкие шелковистые волосы. Та всхлипнула и затихла.

Наплакавшись, Катя села на кушетке, просушила глаза, помахав перед ними раскрытой ладонью (тереть нельзя – растянешь кожу и останутся мешки), закурила и принялась рассказывать.

Она и Алеша заснули после, и когда она проснулась, его не было рядом. Он ушел, не оставив записки, не попрощавшись, не поцеловав (она бы почувствовала, проснулась бы), хотя обещал провести с нею три дня и три ночи. В этом месте Катя снова начала плакать, глотая папиросный дым вперемешку со слезами, горюя о потерянном счастье, представляя безжалостный ночной скрип часовых стрелок, отмеряющих ее одиночество: тик-так, одна, тик-так, одна, тик-так, одна.

Тик-так.

– Линка, – Катя отпила чаю из предложенной Алиной кружки, – я дура, да? Дура, что так из-за него убиваюсь?

– Дура, дура, – подтвердила Алина Горелова. – Я же говорила, ты о нем ничего не знаешь: кто он, что он. Где работает, где живет. Может, он вообще какой-нибудь… – Алина повертела ладонью в воздухе, считая этот жест достаточным пояснением.

– Я тебе главное не сказала, – сквозь всхлипы призналась Катя. – Он женат.

– Женат? Сам рассказал?

Катя повернулась, достала что-то из-под Глашиной подушки в подсиненной и накрахмаленной наволочке и протянула Алине:

– Вот.

На Катиной ладони, завалившись набок, лежала маленькая, раскрашенная в три цвета юла. Непонятно, деревянная или из латуни. Хотя какая разница. Алина посмотрела на Катю, ожидая пояснений.

– Это юла, – сказала Катя. – Я на диване нашла. Ну, где мы с ним были.

Она сморщила лицо, собравшись снова заплакать, но Алина ее остановила:

– И что? Я понимаю, если бы ты кольцо нашла. При чем тут юла?

– Как же ты не понимаешь, Линка? – удивилась Катя. – Это – юла. Детская игрушка. Значит, у него дети. А если дети, – вздохнула Катя, – значит, женат.