Агами

Слушали все. Внимательно слушал Игорь Сидоров, сын давно нейтрализованного чуждого московского писателя. Маша с недавнего времени видела его «особенные» взгляды и пресекала попытки стать ближе, интеллигентные попытки, в этом ему не откажешь. Видела и то, как он смотрит на Стаса. В этих взглядах потомственная столичность исчезала, это был взгляд альфа-самца на соперника. Который, впрочем, не реагировал. Был намного сильнее.

Маша давно уже думала о том, что тогда говорил учитель.

Вчера им со Стасом было хорошо, и она смотрела в его глаза, она хотела, чтобы он не торопился и не останавливался. Он почувствовал — она сделала так, чтобы он почувствовал. Утром их группа работала в лесной полосе препятствий, а это много бега, преодоление оврага, уход от погони по холодному мартовскому ручью, на берегах которого оплывающие сугробы с твёрдым настом — на нём едва видны следы мелких зверей, и метание ножей — их выдавали по десять каждому бойцу, так их называли тренеры. Тяжёлые, короткие, без рукояти, которая нужна лишь в ножевом бое, а для метания важнее другое — балансировка. Отслеживалось всё: количество бросков — умелые метатели на бегу забирали из мишеней оружие, и оно снова шло в ход, — сила и, конечно, точность.

Маша слушала учителя, и вдруг оно свалилось на неё — ощущение, которое осталось потом навсегда. И накануне вечером, со Стасом, и утром в лесу — всё это лишь навыки в глазах тех, кто смотрел на неё и будет смотреть теперь всю жизнь. Контролировать оргазм партнёра и метать боевые ножи в условиях встречного боя на незнакомой лесистой местности с эффективностью 67 процентов? Полезные навыки, важные. Но важнее то, что ей применять их нужно будет по приказу тех, для кого обладатель любых умений — не более чем орудие с определёнными техническими характеристиками.

— Это и есть граница всесилия. Когда понимаешь, что всё, что у тебя есть, тебе не принадлежит, — сказала она тогда учителю.

— Всесилия человека нет, — не задумываясь ответил он, — есть всесилие разума. А он не принадлежит одному человеку. Ни один обладатель большого ума не мог пользоваться им в одиночку. Быть достаточным лишь для себя самого — счастье, которое может подарить только глупость.

Анна глупой не была. Но ей нравилось быть в этом потоке силы коллективного разума, нравилось выходить на связь с кураторами проекта, входить в контакты и использовать навыки. Любые.

Маша пошла на их небольшую кухню, достала четыре яйца, налила в небольшую белую кастрюлю в крупный красный горошек воду, положила в неё яйца, поставила кастрюлю на плиту. Газ горел бесшумно, некоторые струйки синего огня выскакивали из-под дна кастрюли и исчезали. Красные ягоды на белом снегу, подумала Маша. Надо сменить посуду. Не время сейчас вспоминать об этом. И не будет такого времени больше.

Сыр, яйца, хлеб, кофе.

— Опять без бекона, — шутливо проворчала Анна, усаживаясь за стол.

Она любила поесть, делала это обстоятельно, но быстро.

— Да, некоторым надо беречь форму, — в тон улыбнулась Маша.

Анна рассмеялась, начала есть.

— А теперь скажите мне, госпожа Мария Кремер, в чём вы пойдёте на сегодняшний вечер? — уже без улыбки спросила она.

Да, вечер предстоял важный. От него зависело многое, а главное — останутся ли они здесь. Ошибиться нельзя было ни в чём. В одежде тоже.

— Прислушаюсь к вашим рекомендациям, мисс Анна Томпсон, — ответила Маша и встала из-за стола.

Глава 5. Братья

Шедший впереди Спира на подходе к очередному оврагу с журчащим внизу ручьём резко остановился и поднял левую руку. Опасность. В лесу всё было как прежде. Жужжали надоедливые слепни. Трещали кузнечики, перекликались птицы. Неподалёку стучал дятел. Иногда с сосен мелко осыпалась кора: это пробегали белки. Летний лес — шумный. Но шумит он ровно, и, когда привыкаешь к нему, каждый новый звук слышен особенно. Если он долгий, как гудение роя пчёл на лугу, усыпанном мелким северным разноцветьем, то его перестаёшь слушать — это не опасность. Если резкий, как хруст сломанной ветки — надо остановиться. Подождать. Переход важный. Последний. Ветки здесь ни с того ни с сего не ломаются.

Но сейчас ничего такого Дима-Чума не услышал. Не услышал и Трофим, он шёл последним, в десятке шагов за Димой, и сделал ещё пару — не сразу увидел поднятую руку Спиры. Тоже стал уставать, теряет зоркость, подумал Дима. Но Трофим не устал и руку видел. Это Дима понял, когда тот бесшумно подошел к нему. Трофим стал другим, лёгким и быстрым. Страшным. Готовым убивать и умирать.

— Тихо, — шепнул он, — беда. Не успели мы.

Дима-Чума, бывалый южнорусский крадун, почувствовал, как в его правую руку легла пластиковая рукоятка пистолета. Справно легла, ладно, так карманники опытные могут взять или положить человеку в карман всё, что нужно, будто само собой это случается, и не задумаешься.

— Держи, — почти неслышно сказал Трофим прямо в ухо Димы. — Глок, бесшумный, электромагнитный, обращаться умеешь. Восемь выстрелов у тебя. Семь используй, один себе оставь. Лучше не попадай к ним.