Агасфер

— Он господин своего слова, — повторил утвердительно Феринджи. — Когда третьего дня он пришел к вам в тот дом, куда вас увлекли злодеи для осуществления страшных замыслов, предательски усыпив и вас и меня, вашего верного и бдительного слугу… он сказал: «Тот неизвестный друг, который посылал за вами в замок Кардовилль, направил и меня к вам, принц. Верьте мне и следуйте за мной: вас ждет достойное жилище. Но не выходите отсюда до моего возвращения. Этого требуют ваши же интересы. Через три дня вы меня снова увидите и тогда будете свободны…» Вы на это согласились, принц, и вот уже три дня, как не покидаете этого жилища.

— Я с нетерпением жду старика, — сказал Джальма. — Одиночество меня гнетет… В Париже многое достойно восхищения, особенно…

Джальма не кончил фразы и снова впал в задумчивость. Спустя несколько минут он сказал Феринджи тоном нетерпеливого и праздного султана:

— Ну, расскажи мне что-нибудь.

— Что прикажете, принц?

— Что хочешь! — с беззаботной небрежностью проговорил Джальма, устремив к потолку полузакрытые и томные глаза. — Меня преследует одна мысль… я хочу рассеяться… говори же мне что-нибудь…

Феринджи проницательно посмотрел на молодого индуса, щеки которого зарумянились.

— Принц… — сказал метис. — Я, кажется, угадываю вашу мысль…

Джальма покачал головой, не глядя на душителя. Последний продолжал:

— Вы мечтаете… о женщинах Парижа…

— Молчи, раб! — сказал Джальма.

И он сделал резкое движение на софе, словно слуга прикоснулся к его незажившей ране.

Феринджи замолчал.

Спустя несколько минут Джальма заговорил нетерпеливым тоном, отбросив кальян и закрыв глаза руками:

— Все Же твои слова лучше, чем молчание… Да будут прокляты мои мысли… да будет проклят мой ум, вызывающий эти видения!

— Зачем избегать этих мыслей, принц? Вам девятнадцать лет, вся ваша юность протекла среди войн или в темнице, и вы до сих пор остаетесь целомудренным, подобно Габриелю, тому молодому христианскому священнику, который был нашим спутником.

Хотя Феринджи ничем не изменил своей почтительности к принцу, но тому в слове целомудренный послышался оттенок легкой иронии. Джальма высокомерно и строго заметил метису:

— Я не хочу показаться цивилизованным европейцам одним из тех варваров, какими они нас считают. Вот почему я горжусь своим целомудрием!

— Я вас не понимаю, принц…

— Я полюблю, быть может, женщину, такую же чистую, какой была моя мать, когда отец избрал ее… а чтобы требовать чистоты от женщины, необходимо самому быть целомудренным.

При столь безмерной наивности Феринджи не мог удержать сардонической улыбки[402].

— Чему ты смеешься, раб? — властно воскликнул принц.

— У этих цивилизованных, как вы их называете, принц, человек, который вступит в брак невинным… станет посмешищем…

— Ты лжешь, раб… Он будет смешон только в том случае, если женится не на чистой, целомудренной девушке.

— В этом случае, принц… он был бы уже убит насмешками… его тогда безжалостно высмеют вдвойне!

— Ты лжешь… ты лжешь… или, если это правда, кто тебе это сказал?

— Я видел французских женщин в Пондишерри и на островах. Кроме того, я многое узнал дорогой. Пока вы беседовали со священником, я говорил с одним молодым офицером.

— Итак, цивилизованные люди, так же как наши султаны в своих гаремах, требуют от женщины целомудрия, хотя сами не обладают им?

— Чем меньше они на него имеют прав, тем строже они его требуют от женщин.

— Требовать того, чего не даешь сам… это значит поступать, как господин с рабом. По какому же праву здесь так действуют?

— По праву того, кто создает такое право, точно так же, как и у нас.

— А что же делают женщины?

— Они не позволяют женихам попадать в смешное положение при женитьбе.

— А когда женщина изменяет… ее здесь убивают? — с мрачным огнем во взоре и резко приподнявшись, спросил принц.

— Убивают точно так же, как у нас. Если ее застанут на месте преступления, — она убита.

— Раз они такие же деспоты, как и мы, то почему же они не запирают своих женщин, чтобы заставить их соблюдать верность, которую не соблюдают сами?

— Потому что они цивилизованные… в отличие от варваров… цивилизованные варвары…

— Очень печально, если ты говоришь правду! — сказал задумчиво Джальма.

Затем он прибавил с особенной горячностью, выражаясь обычным для индусов образным языком, не лишенным мистического оттенка:

— Да… меня огорчают твои слова, раб… Две капли небесной росы, сливающиеся вместе в цветочной чашечке… вот чем являются два сердца, слившиеся в девственной, чистой любви… Два огненных луча, соединяющиеся в неугасимое пламя… вот что значат жгучие, долгие ласки любовников, соединившихся браком.

Пока Джальма говорил о целомудренных радостях сердца, он выражался с неизъяснимой прелестью. Когда же речь коснулась не столь идеальных наслаждений любви, его глаза заблистали, как звезды, он слегка затрепетал, тонкие ноздри раздулись, золотистая кожа на лице порозовела, и молодой человек снова впал в глубокую мечтательность.

Феринджи, заметив его волнение, продолжал: