Агасфер

— Господи, — сказала Роза, отирая слезы от смеха, — право, даже стыдно смеяться над такими глупостями!

— Но и не удержишься… что же делать? — отвечала Бланш.

— Одного жаль, что папа не слышит нашего смеха!

— Да, он так радуется нашему веселью!

— Надо ему написать про корзину с ручками.

— Да, да, пусть он видит, что мы исполняем обещание и не скучаем в его отсутствие!

— Написать!.. А ты разве забыла, что он нам напишет… а нам писать нельзя…

— Да!.. А знаешь, будем ему писать на здешний адрес. Письма будем относить на почту, и когда он вернется, он их все разом и прочитает!

— Прелестная мысль! То-то он похохочет над нашими шутками: ведь он их так любит!

— Да и мы не прочь посмеяться!..

— Еще бы, особенно теперь, когда последние слова отца придали нам столько бодрости. Не так ли, сестра?

— Я не чувствовала никакого страха, когда он говорил о своем отъезде.

— А в особенности, когда он нам сказал; «Дети, я вам доверяю, насколько имею право доверять… Мне необходимо выполнить священный долг… Но хотя я и заблуждался относительно ваших чувств, я не мог собраться с мужеством и покинуть вас… Совесть моя была беспокойна… горе так убивает, что нет сил на что-нибудь решиться. И дни мои проходили в колебаниях, вызванных тревогой. Но теперь, когда я уверен в вашей нежной любви, все сомнения кончились, и я понял, что не должен жертвовать одной привязанностью ради другой и подвергнуть себя угрызениям совести, но мне необходимо выполнить оба долга. И я выполню их с радостью и счастьем!»

— О! Говори же, сестра, продолжай! — воскликнула Бланш. — Мне кажется, что я даже слышу голос отца. Мы должны твердо помнить эти слова как поддержку и утешение, если нам когда-нибудь вздумается грустить в его отсутствие.

— Не правда ли, сестра? И наш отец продолжал: «Не горюйте, а гордитесь нашей разлукой. Я покидаю вас ради доброго и великодушного дела… Представьте себе, что есть на свете бедный, покинутый всеми сирота, которого все притесняют. Отец этого сироты был моим благодетелем… Я поклялся ему оберегать сына… Теперь же жизни его грозит опасность… Скажите, дети, ведь вы не будете горевать, если я уеду от вас, чтобы спасти жизнь этого сироты?»

— «О нет, нет, храбрый папа! — отвечали ему мы, — продолжала, воодушевляясь, Роза. — Мы не были бы твоими дочерьми, если бы стали тебя удерживать и ослаблять твое мужество нашей печалью. Поезжай, и мы каждый день будем с гордостью повторять: „Отец покинул нас во имя благородного, великодушного дела, и нам сладко с этой мыслью ждать его возвращения“».

— Как важно помнить о долге, о преданности, сестра? Подумай: она дала отцу силу расстаться с нами без печали, а нам — мужество весело ждать его возвращения!

— А какое спокойствие наступило! Нас не мучат больше сны — предвестники горя!

— Теперь, сестра, мы дожили до настоящего счастья, ведь так?

— Не знаю, как ты, а я теперь чувствую себя и сильнее, и смелее, и готовой бороться с несчастием.

— Еще бы. Подумай, сколько нас теперь: отец, мы с флангов…

— Дагобер в авангарде, Угрюм в арьергарде: целая армия…

— Напади-ка кто на нас… хоть тысяча эскадронов! — прибавил веселый бас, и на пороге появился счастливый, веселый Дагобер. Он слышал последние слова девушек, прежде чем войти в комнату.

— Ага! Ты подслушивал… Какой любопытный! — весело закричала Роза, выходя с сестрой в залу и ласково обнимая старика.

— Еще бы! Да еще пожалел, что у меня не такие громадные уши, как у Угрюма, чтобы побольше услыхать! Ах вы мои храбрые девочки! Вот такими-то я вас и люблю!.. Ах вы, черт меня возьми, бедовые мои! Скажем-ка горю: полуоборот налево! Марш!.. Черт побери!

— Славно!.. Гляди-ка! Он теперь, пожалуй, начнет нас учить браниться! — смеялась Роза.

— А что же? Иногда не мешает! Это очень успокаивает, — говорил солдат. — И если бы для того, чтобы переносить горе, не было миллиона словечек, как…

— Замолчишь ли ты? — говорила Роза, зажимая своей прелестной рукой рот старика. — Что если бы тебя услыхала Августина!

— Бедняжка! Такая кроткая, робкая! — сказала Бланш.

— Она бы страшно перепугалась…

— Да… да… — с замешательством проговорил Дагобер. — Но она нас не услышит… она ведь в деревне…

— Какая хорошая женщина! — продолжала Бланш. — Она сказала один раз о тебе кое-что, и тут проявилось все ее превосходное сердце.

— Да, — прибавила Роза, — говоря о тебе, она выразилась так: «Конечно, рядом с преданностью господина Дагобера моя привязанность для вас слишком нова и ничтожна, но если вы в ней и не нуждаетесь, я имею право также испытывать ее к вам».

— Золотое сердце было… то бишь есть… золотое сердце у этой женщины, — сказал Дагобер и подумал: «Как нарочно все о ней, бедняжке, заговаривают!»

— Впрочем, наш отец знал, кого выбрать! Она — вдова его товарища по службе.

— И как она тревожилась, видя нашу печаль, как старалась нас утешить!

— Я двадцать раз видела, что у нее были глаза полны слез, когда она на нас смотрела, — продолжала Роза. — Она очень нас любит, и мы ее также… и знаешь, что мы придумали, когда папа вернется?..