Агасфер

Жид, бормоча еврейские слова, благословил разлитое Лейхтентрагером вино и отпил глоток. Маргрит опрокинула бокал и принялась пить жадными глотками, красная капелька потекла с ее подбородка на белую шею; Эйцен содрогнулся, ему показалось, что он видит предсказание будущего. И вообще все сделалось таким странным и таинственным.

Горница стала не похожей на горницу, время исчезло, Маргрит оказалась голой, будто Ева с картины мастера Кранаха, и взгляд у нее был такой же мечтательный. Еврей и Лейхтентрагер заговорили о башмачнике из Иерусалима, который прогнал реббе Йошуа от дверей своего дома, за что и был проклят.

«Это был лжемессия», — сказал еврей.

«Как знать? — отозвался Лейхтентрагер. — Мало ли что Старику на ум взбредет. Если уж Он создал именно такой мир с именно такими людьми, то почему бы Ему и не раздвоиться или даже не разделиться натрое?»

Эйцен догадался, что речь идет о Боге и о великом таинстве, поэтому его возмутило, что говорится об этом без должного благоговения, однако он чувствовал, что оба собеседника знают о своем предмете куда больше, нежели сам он или его учитель Меланхтон, даже больше, нежели великий Лютер, до которого теперь дошел черед в споре, отчего Эйцен предпочел обратиться к вину.

Вино было тяжелым, тягучим, словно мед. Оно туманило голову, но одновременно удивительным образом проясняло ее. Эйцен слышал, как еврей расхваливал доктора Мартинуса: Лютер, дескать, сумел, как никто иной, ускорить ход истории, он разрушил тысячелетний уклад жизни, подорвал основы вероучения и устои законопорядка, родился могучий поток, который смоет и унесет с собою все, несмотря на противодействие нынешнего благонравного Лютера.

Лейхтентрагер пожал кривым плечом. Он с подобными утверждениями не согласен, ибо слышал от самого Лютера, насколько ужаснулся тот, когда увидел, к чему все привело: взвешенные, продуманные реформы обернулись кровавым бунтом, кругом хаос, поэтому он поспешил оттолкнуть от себя тех, кто раньше поддерживал его и был его единомышленником, не побоялся сделать и следующий шаг — восстановить именем Божьим старые устои и старую опору для прежних господ.

Еврей покачал головой. Что сделано, то сделано, сказал он, и никому, даже самому Лютеру, не дано восстановить прежний порядок вещей. Один переворот повлечет за собой другой, более глубокий, пока не осуществится наконец великая мечта, тогда его работа будет завершена, и он, жид, сможет обрести покой, покой.

Вино.

Голова Эйцена поникла.

«Спит», — сказал еврей.

«Он все равно ничего не понял, — отозвался Лейхтентрагер. — Да и откуда ему?»

Маргрит, стянув с еврея сапоги, целовала его израненные ноги.

«Как вас теперь зовут?» — спросил Лейхтентрагер.

«Ахав», — ответил жид.

Маргрит вскинула голову. «Если вы Ахав, то я буду вашей Иезавелью».

«Ахав, — пробормотал Эйцен, не поднимая головы и словно бы во сне, — Ахав был убит, и псы лизали кровь его».

И тут ему померещились огненное облако, удар грома и адский хохот, после чего послышался голос, который говорил что-то непонятное, кажется, читая древние еврейские письмена со стертого пергамента. Душа его переполнилась страхом и отчаянием, но в тот же миг появился доктор Мартинус, который взял его за руку и сказал: тебе, Пауль, сын мой, восстанавливать Царство Божие и законопорядок, к которому я стремился.

Утром, когда Эйцен проснулся и увидел, что голова его лежит на столе среди осколков стекла и полувысохших лужиц пролитого вина, еврея вместе с Маргрит в доме уже не было; лишь Лейхтентрагер стоял перед ним, опершись на свою хромую ногу, говоря: «Тут письмо тебе пришло, Пауль; надо спешно собираться в Гамбург, отцу твоему худо, и он зовет тебя к себе. Я уже переговорил с господами докторами из университета, они готовы экзаменовать тебя на ученое звание, чтобы ты смог, буде того заслужишь, проповедовать слово Божье у себя на севере. Мне тоже нужно туда по делам, так что, Бог даст, поедем вместе».

Эйцен еще не мог толком прийти в себя от ночного сна, он обескуражен пришедшими известиями, а также тем, что все за него опять решено и устроено, и ему не остается ничего другого, как поблагодарить своего друга. Видно, никогда мне от него не избавиться, подумал Эйцен, да и стоит ли?

Глава пятая

в которой Агасфер сомневается в правоте реббе Йошуа и объясняет ему, что отнюдь не кроткие и долготерпеливые создадут истинное Царство Божие, а те, кто сумеет совершить переворот.

Ему ничем не поможешь.

Он странствует, исцеляет от болезней и недугов, но не способен исцелиться сам, одержимый неким духом, который держит его на поводу, будто погонщик своего мула.

Мне жаль тебя, реббе Йошуа. Мое сердце склонилось к тебе, когда ты был один в пустыне, когда я подошел к тебе, а ты спросил: Что ты за ангел? И я ответил: Я — Агасфер, один из поверженных. А ты сказал: Мой Отец небесный примет тебя к Себе.