Агасфер. Чужое лицо

Почти вся верхняя палуба была загромождена штабелями ящиков, кипами мешков. Свободное место было лишь у оснований двух мачт и у корабельных надстроек. Из иллюминаторов кают-компании, кубриков моряков, с капитанского мостика лился неяркий желтоватый свет. Избегая выползать на освещенные места, «шкелет» осторожно пробирался по палубе в сторону кормы, где, как ему растолковали, было расположено несколько пассажирских кают 1–2 классов, а также каюты офицеров. Там ни часовых, ни праздношатающихся матросов, объясняли ему, встретить никак невозможно.

Впрочем, несколько раз мимо лазутчика быстрым или неспешным шагом проходили какие-то фигуры. Как правило, об их появлении предупреждал громкий стук обуви по надраенной палубе. Услыхав или увидев кого-то из экипажа, «шкелет» замирал в густой тени.

Однако постепенно он осмелел и даже спустил на шею черную тряпицу, коей Блоха велел непременно прикрывать лицо. Не для того, конечно, чтобы не опознали – а чтоб не выдали в темноте глаза и зубы. Но под проклятой тряпкой дышать было совершенно невозможно!

Ага, вот, кажется, и пассажирские каюты – «шкелет» определил это по детским голосам и дамскому смеху. Набравшись смелости, он заглянул через иллюминатор в одну каюту, в другую – обе пусты! Пусты, но явно обитаемы: на спинках кресел и диванчиков небрежно сброшена одежда, а на столах, в специальных проволочных сетках, – какие-то бутылки, банки, ярко раскрашенные коробки со сладостями.

Но где же сами пассажиры? Осторожно выглянув за угол последней надстройки, лазутчик увидел и пассажиров. Они стояли у поручней, сидели в плетеных шезлонгах, беседовали, смеялись, играли в карты и часто прикладывались к стаканам, подливая в них из бутылок, извлекаемых из корзинки с колотым льдом.

«Шкелет» проглотил вязкую слюну, шепотом выругался: так ему захотелось не степлившейся, пахнущей железом воды из бачка, а чего-нибудь холодненького, вроде пива или, на худой конец, ситро. Но ведь не подойдешь, не попросишь у господ…

Спохватившись, лазутчик понял, что пробыл на верхней палубе слишком долго. Пора было возвращаться. Но не с пустыми же руками! Выглянув из-за угла еще раз и убедившись, что пассажиры продолжают заниматься своими господскими делами, он щучкой нырнул в ближайший открытый иллюминатор, схватил первый попавшийся распахнутый саквояж и принялся мародерствовать. Запихнул в него коробку со сладостями, две недопитые бутылки. Выдернул из шкафа дамское платье (про это едва не весь вечер долдонил ему Сема Блоха), мужскую сорочку, присовокупил к этому две пары мужских брюк и с бьющимся от страха сердцем встал посреди каюты, оглядываясь и лихорадочно соображая – чего бы прихватить еще?

Так и не сообразив, он направился к иллюминатору, на ходу прихватив со стола третью бутылку и хлебнув, сколько мог, прямо из горлышка. В бутылке оказалось что-то крепкое, покрепче «очищенной» из деревенского кабака. «Шкелет» закашлялся и уже перекинул одну ногу через нижнюю кромку иллюминатора, вытирая одной рукой выступившие слезы, а другой подтаскивая потяжелевший саквояж. В это мгновение он услышал чье-то вопль – оглянулся и узрел замершего в дверях каюты мальчонку лет восьми-десяти. От неожиданности лазутчик завизжал сам, рванулся наружу, рассадив ногу о какой-то крючок, и, более не маскируясь, ринулся к спасительному краю палубы.

Петляя между ящиками и мешками, ощупывая леерное ограждение, он лихорадочно искал спасительную веревку, продолжая от страха то повизгивать, то креститься, то сквернословить. «Шкелет» не сомневался, что вот-вот на корабле поднимется тревога, зажгутся яркие поисковые прожектора, затопают бегущие матросы и кто-нибудь обязательно выстрелит ему прямо между лопаток.

Остановившись на мгновение и задержав хриплое, рвущееся изнутри дыхание, лазутчик прислушался: все было тихо и спокойно, и даже проклятый мальчишка больше не визжал (в этот момент его, увидевшего «голого морского черта», орудующего в их каюте, успокаивала как могла мамочка). Немного успокоившись и размазывая по лицу вместе с потом и слезами остатки ваксы, «шкелет» наконец сориентировался, обогнул еще пару ящичных штабелей, пошарил рукой по леерному ограждению – и, о чудо! – нащупал, наконец, двойную веревку.

От радости он едва не забыл об украденном саквояже. Что же с ним, проклятым, делать? И бросать нельзя (Блоха душу вынет!), и держать нечем. Не к причинному же месту привязывать! Зубы у лазутчика были гнилые, а саквояж получился тяжелым; он не сомневался: выщелкнутся зубы, стоит ему только задеть зажатой в них ношей о борт или козырек над иллюминатором.

Но недаром ведь говорят: голь на выдумки хитра («шкелет»-то как раз был голым)! Вспомнил, что на украденных брюках, сдернутых им со спинки кресла в каюте, вроде как были подтяжки! Подтяжки нашлись, и уже через пару минут лазутчика втаскивали вместе с доской в трюм.