Агатангел, или Синдром стерильности

На Украине Амур чувствует себя неважно, боится выходить на улицу, чувствуя там слишком много незнакомых запахов, и плохо реагирует на грязь. Кроме того, он привык ежедневно в 17:00 принимать ванны из успокоительных трав, чем выгодно отличается от большинства своих сородичей, для которых вода — худший враг. Но в Тигирине вода вечером появляется в кранах не раньше 18:00, и, хотя это соответствует 17:00 по среднеевропейскому времени, такая смена режима очень раздражает Амура и приводит к расстройству его пищеварения. «Вот кого можно демонстрировать в подтверждение отцовской теории синдрома стерильности. Стадия как минимум третья, если не четвертая, еще не открытая профессором Полуботком-Свищенко», — шутит Теобальд.

Даже если б я и решила избавиться от Агатангела и медлила с этим до прихода Теобальда, сомневаюсь, что Амур мог опуститься до того, чтобы есть в чужом доме нестерильную крысу неизвестного происхождения. Насколько мне известно, он отказывается есть даже сырое мясо, купленное на рынке, и требует исключительно сухого корма и импортных консервов для животных, явно предпочитая продукты немецкого производства.

Когда я объяснила Теобальду, что передумала уничтожать крысу, он не удивился и сказал, что многие его знакомые на моем месте поступили бы так же. Теобальд пришел ровно в 20:25 — каким-то непостижимым мне образом он умудрился сориентироваться в графике движения автобусов в Тигирине и никогда не тратил времени на ожидание на остановках. Не знаю, как именно ему это удавалось; мои попытки садиться в автобус в одно и то же время никогда не завершались успехом. Кто-то из нас, или я, или автобус, всегда оказывался непунктуальным. В 20:30 на канале «1+1» должен был начаться фильм «Война в Центральном парке» с Томми Ли Джонсом. Я всегда с особым чувством ждала этого времени суток, если бывала дома, поскольку телеканал «1+1» часто демонстрировал в прайм-тайм совсем не те фильмы, которые значились в присланной нам в газету телепрограмме, и тогда десятки читателей звонили в редакцию и критиковали мою работу. Я этого не любила, еще больше этого не любил пан Незабудко, поэтому я старалась приготовиться к неприятностям и по возможности следила за телеэфиром.

Вот и сейчас, едва поздоровавшись с Теобальдом, я тоже бросилась к телевизору, чтобы проверить точность телепрограммы. На экране вместо Томми Ли Джонса был Пол Ньюман. Я похолодела и бессильно опустилась на стул. Перед моими глазами проплыла разгневанная секретарша, которая швыряет трубку после очередного общения с обиженным читателем, а потом лицо пана Незабудко и его сакраментальное: «На х… ваши оправдания, панна Горислава, будем штрафувать». Потом в цепочке неприятных ассоциаций появилось следующее звено — зарплаты не было уже три месяца… В момент, когда я переключилась на размышления о том, у кого бы еще занять денег, к пульту, оставленному мною на журнальном столике, подскочил Агатангел и быстро перепрыгнул с кнопки на кнопку. На экране появился Томми Ли Джонс. Оказывается, я ошиблась каналом. Я вздохнула с облегчением и благодарно погладила крысика. Завтра же куплю двойную порцию крабовых палочек его любимого сорта. Кажется, из всего, правда, не слишком разнообразного ассортимента продуктов, которые попадают в мой холодильник, ему больше всего нравятся именно они.

Галицкий патриотизм, галицкий сепаратизм, или По ком тужат галичанки

Ничто не раздражает Сигизмунда Жоржевича Фиалко больше его собственных имени и отчества. Даже его фамилия. Она тоже раздражает, но не настолько. Из-за этого (хотя и не только из-за этого) Сигизмунд Жоржевич уже лет двадцать не общается со своим отцом. С той поры, как умерла пани Христина, мать пана Фиалко, галичанка «з дзядапрадзяда». Пока жива была мать, общение с отцом относилось к числу неизбежных неприятностей, но сразу после похорон Сигизмунд Жоржевич навсегда поссорился с Жоржем Сигизмундовичем (пана Фиалко назвали в честь деда-одессита) и с того времени пытается фигурировать только под своей фамилией.

У ненависти пана Фиалко к собственным имени и отчеству, кроме сугубо эстетических, еще и совершенно практические основания. Патриотизм заместителя нашего главного редактора давно перерос границы явления, называемого «национальным», и расширился (или сузился) до гораздо более радикальных позиций. Пан Фиалко совсем этого не стыдится, а наоборот, считает ошибочным негативное отношение к национализму, характерное для интеллигентской среды. «Украине нужен свой Милошевич», — любит заявлять он, правда, пока только за рюмкой, и мотивирует эту потребность необходимостью «избавиться от жидов, а потом от москалей». Свои убеждения пан Фиалко подтверждает активным членством во всех ультранационалистических организациях нашего города и пламенными выступлениями на соответствующих митингах. Свои имя-отчество он старательно скрывает, ведь неизвестно, как самые радикальные единомышленники могут отнестись к происхождению своего лидера.