Агатангел, или Синдром стерильности

Когда-то в детстве мне часто представлялось собственное тридцатилетие. В тогдашней перспективе это был какой-то Манхэттен, далекий и неведомый, а потому — угрожающий и жуткий. Я представляла себе, как мое детское лицо покроется густой сеткой морщин, кожа высохнет и станет напоминать пергамент.

Почему-то я была уверена, что черты моего лица не изменятся и будут такими же, как в семь лет. Потом я решила предотвратить эту катастрофу, внимательно проанализировала свою мимику и старалась экономно использовать ресурс молодости кожи. В моем тогдашнем представлении для этого нужно было меньше улыбаться, не щуриться на солнце, реже подвергать кожу воздействию вредных факторов в виде ультрафиолета, ветра и воды. Я тогда впервые где-то прочитала, что надо спать без подушки, это предупреждает возникновение морщин на шее. И я старательно пыталась, хотя было нелегко, отвыкнуть от огромных и соблазнительно мягких подушек, которые бабушка собственноручно набивала куриными перьями, отбирая самые пушистые. Я даже говорить начала меньше, чтобы избежать образования морщин вокруг рта. Согласно статистике, регулярно печатаемой в популярной прессе, самые глубокие морщины возле рта образуются у тех, кто общается по-английски, меньше их у франкоязычных и славян. Но меня это не успокаивало.

В сравнении с моими тогдашними представлениями, отрицательные метаморфозы старения сейчас выглядят почти незаметными. Вены на ногах подступают все ближе к поверхности кожи и скручиваются в болезненные узелки в ожидании каждого дождя, а если нажать пальцем — упрямо пружинят. Зато совсем не пружинит кожа под пальцами, она предательски податливая и тонкая. Еще немного — и сквозь нее совсем четко будут видны всякие островки и неровности, все эти коварные рифы, которые появляются так незаметно и уже не хотят отступать с завоеванных позиций. А потом однажды утром замечаешь, что уже не можешь повернуть голову на девяносто градусов, а только на какие-то семьдесят, и даже от этого перед глазами идут круги и что-то поскрипывает в позвоночнике, как плохо положенный паркет под ногами.

Единственное, чего становится раз от раза все больше — это серый цвет. Как-то вдруг я начала замечать, сколько вокруг меня серого: дома, лица, грязь на улицах и одежде, серым кажется даже цвет зубной пасты, хоть это и противоречит всем маркетинговым стратегиям. Серым кажется даже снег, иногда даже первый. Наверное, это какая-то фобия серого цвета, серофобия. А может, первая стадия синдрома стерильности? Дальше я начну убирать через день, потом каждый день, еще через какое-то время стану стерилизовать посуду. А затем не смогу работать в газете, так как журналистка, как известно, или грязная, или серая, то есть никакая.

Выдавливаю еще один прыщик, прикладываю к ранкам с капельками крови кусочек ваты, смоченный в растворе перекиси водорода, и в последний раз критически осматриваю себя в зеркале. Хватит расслабляться. Завтра мне исполнится тридцать.

Как мыслят следователи

Расследуя исчезновение Арнольда Хомосапиенса, Михаил часами расспрашивал меня о привычках, вкусах и особенностях характера всех сотрудников редакции, внимательно изучал статьи каждого, мгновенно отличая авторские материалы от «передранных» из интернета или переведенных из иностранных изданий, если кто-то позволял себе подписать такой материал своим именем. Периодически он приносил мне на подпись пустые бланки, куда потом, по его словам, вписывались протоколы допросов — «чтобы не отнимать у меня время», как он это объяснял. Больше я этих «протоколов» не видела. Возможно, один из таких пустых бланков и стал моим согласием на участие в проекте «Ukrainian peep-show».

Когда я прочитала в газете «Хальт!» про диктофон, который Михаил включал в кармане, снимая брюки перед актом любви, то вспомнила, как он рассказывал мне, что для излечения своей жены от наркомании попросил своего друга стать ее любовником. Мол, свежее чувство позволит ей победить зависимость. Цель достигнута не была, но и конфликта с другом не возникло. Меня еще тогда удивило спокойствие, с которым Михаил рассказывал об этом эпизоде. Быть может, у нас с ним просто разные взгляды на близость? Как, например, с Теобальдом, который считает, что многим бы понравилось наблюдение за ними скрытой камерой.

— А наши с тобой отношения — это тоже было задание? — наконец решилась спросить я, когда мы встретились впервые после той публикации в «Хальт!».

— Нет, ну что ты, — не задумываясь, ответил Михаил. — Как ты не понимаешь, я же для нас старался. За этот сериал, точнее, за твое согласие сниматься в нем немцы заплатили круглую сумму, я выгодно ее вложил, и вскоре мы с тобой сможем поселиться где-нибудь у моря и жить на дивиденды. Разве ты против?

— А почему ты меня об этом спрашиваешь сейчас, а не тогда, когда я «соглашалась»?

— Это должен был быть сюрприз, мне даже в голову не пришло, что ты можешь обидеться. Разве я что-то сделал не так?

— Я еду работать в Германию. Наверное, надолго, — сказала я.