Агатовый перстень

В одном курусайские старушки не ошибались. Не­обычное поведение Тишабая ходжи имело свои основа­тельные, глубокие причины. Правда, они заключа­лись не в том, что он стал детолюбом, и не в том, что его просветила внезапно благодать аллаха, и не в том, что ни с того ни с сего он вздумал стать правед­ником...

Просто, выражаясь торговым языком, Тишабай ход­жа Семь Глоток «хапнул» крупный куш. С месяц назад, после достопамятных событий, прославивших Курусай, он объявил ревкому Шакиру Сами и двум-трем почтен­ным курусайцам, что по примеру торговцев Бухары он решил образовать «ширкат» — «торговое общество на паях». Но так как ни у Шакира Сами, ни у других вклю­чённых в список членов ширката почтенных людей киш­лака ничего за душой, кроме уважения и славы, не бы­ло, а и то и другое денежного выражения не имеют, то бай великодушно взял все расходы на себя и соответ­ствующие паи внёс за всех сам. Если учесть, что деньги он вносил самому себе, вполне понятно, он не терпел никаких убытков от этой операции. Он попросил всех подписаться под уставом ширката, а неграмотных — приложить большой палец к бумаге. Шакир Сами вни­мательно прочитал устав, сначала про себя, затем вслух своим друзьям и, так как не обнаружил ничего подозри­тельного или неправильного, поставил спокойно свою подпись. Бай угостил новых пайщиков пловом, и тем по существу обязанности новых членов товарищества исчер­пались. Но скоро на имя ширката прибыл целый караван товаров, верблюдов шестьдесят. Как он смог пройти через степи и горы, кишевшие бандами басмачей и воров, аллах ведает. Пайщиков пригласили в байский дом по­могать разгружать верблюдов и складывать товары в кладовые. Самих товаров Тишабай ходжа никому не показал. Вскоре прибыл ещё караван и ещё. Вопль верблюдчиков «хайт, хайт!», которым они погоняют верблю­дов, стал самым приятным звуком для ушей Тишабая ходжи. Он забыл про свои изуродованные пытками ноги, оживился, бегал по двору, торопил Шакира Сами и дру­гих пайщиков, трудившихся над тюками и верёвками до седьмого пота.

Однажды Шакир Сами пришел к Тишабаю и завёл речь:

—  Когда будете продавать мануфактуру?

—  Какую мануфактуру? — испугался бай.

—  Народ обносился, обтрепался. Женщинам нечем прикрыть срам, у мужчин пупок видно.

—  Откуда я достану? — взвизгнул бай — Э, я вижу, услышали вы, что шумовка в котле бренчит, и прибежа­ли. Ошиблись!

—  Наши мусульмане уже два года вместо чая кипя­ток с мятой пьют, а сахара уже десять лет и языком не лизнули.

—  А я при чём?

—  О боже, да вот своими руками я снимал с горбов верблюдов и мануфактуру, и чай, и сахар, и конфе­ты, и...

—  Стойте, Шакир Сами!.. — закричал   Тишабай ход­жа  и поспешно прикрыл дверь. — Тише...

—  Мы же знаем, тот товар к нам в ширкат прислали из Бухары  по распоряжению самого назира финансов. А раз товар прислан благодаря правительству народа, значит, его надо отдать народу, а?

—  Отдать? — поперхнулся бай.

—  Ну, продать по сходной цене.

—  Нет.

«Ой, ой, — думал Тишабай ходжа, — какая ошибка. Не позволяй озябшему подкладывать дрова в очаг, а я! Ай ай!»

Как ни уговаривал бая Шакир Сами, сколько ни про­сили пайщики, но бай упёрся на своем: «Нельзя прода­вать. Подождите. Получим распоряжение».    Но члены ширката видели, что Семь Глоток растерялся, что бай хоть и спорит, но к чему-то словно прислушивается. А известно, что одну кошку и собака загрызёт, а две кошки и льва напугают. Дехкане сидели целыми днями на айване у бая и уговаривали его. Торопиться им было некуда. Сев закончили, жать было рано, и говорили они долго и много. Голова у бая аж закружилась. Временами он, казалось, начинал сдаваться, но потом на него снова на­ходило упрямство, и он клялся всеми святыми чильтанами, что «не может», «ему не позволено», «он не в состоя­нии».