Агатовый перстень

—  А весь кишлак говорит, и больше всех имам наш говорит, что ты не женщина, а аджина, что тебя в го­роде съели колдуньи, а вместо тебя послали в кишлак оборотня и что ты ходишь по ночам в дома и пьёшь кровь невинных деточек.

Старушка села на корточки и заплакала.

Утешая и успокаивая мать, Жаннат из её бессвязного путаного рассказа поняла следующее: оказывается, Хад­жи Акбар несколько дней назад объявил на террасе ме­чети в присутствии богомольцев-стариков, что его жена Жаннат оказалась развратной колдуньей и подлежит каз­ни. Он, Хаджи Акбар, поэтому решил предать её смерти. Ишан и почетные люди кишлака одобрили решение оскорблённого мужа. Хаджи Акбар увёз Жаннат в Кабадиан, чтобы предать позорной смерти.

—  О, ты знала и молчала? — спросила Жаннат.

—  Да, я слышала, — захныкала старуха, — но что я могла...

—  И ты не пожалела свою дочь?

—  Увы, что я... Имам же сказал, что ты аджина... Я боялась.

Поплакав, старуха рассказала:

—  Теперь, когда ты оттуда вернулась живая, уже все говорят, что ты не ты, а аджина... Сама знаешь: прибе­жит женщина за огоньком — у неё триста слов. Расска­жешь соседке, а она всегда прибавит.

—  Ах, мама, человек превосходит животное даром слова, — рассердилась Жаннат, — но животное лучше те­бя, животное любит своих детей. Что ты наделала, мать, что ты только наделала! Бедная я.

—  Я только посоветовалась с ними, как мне быть с тобой, — заплакала Раима. — А имам и старшины теперь сказали, что тебя убил Хаджи Акбар, а в твоё мёртвое тело вселилась аджина...  Я и сама  подумала... Разве может мусульманка прийти домой в мужских штанах и рубахе?.. Теперь имам требует, чтобы тебя бросить в огонь. Если... если ты сгоришь, значит ты обыкновенная женщина, если не сгоришь, значит аджина.

Но Жаннат совсем не собиралась доказывать таким путем свою человеческую природу, хотя и не знала, что делать. В страхе сидела она, забившись в тёмный угол михманханы, вздрагивая при малейшем шуме. Громкие голоса за воротами бросали её в жар и холод. Она не выпускала нож из рук, ожидая ежеминутно, что вот-вот во двор ворвутся басмачи... В своём закутке она провела ужа­сную, полную кошмаров ночь и только к утру задремала. Проснулась она от того, что петух привёл в михманхану целый выводок своих    крикливых жён и, галантно стрекоча, угощал их крошками, оставшимися на дастархане от вчерашнего ужина.

— Кшш! Кшш! — этот невольно вырвавшийся у неё будничный возглас рассмешил и успокоил Жаннат. Она вышла во двор и стояла, жмурясь от яркого солнца и теплого чистого ветра. В лицо Жаннат улыбалось великолепное, полное багряных лучей летнее утро. В огром­ном гнезде на вершине «дерева в три этажа» аист рас­правлял белые крылья в золотой пряже света...

И хоть в сердце Жаннат шевелился червячок тревоги, она принялась умываться и приводить свои густые непо­корные косы в порядок. Уж кажется, лукавый Саади на­писал когда-то давно: «Предпочтёт женщина сойти за порочную красавицу, нежели слыть добродетельной дур­нушкой». Жаннат очень внимательно разглядывала себя в старое потускневшее зеркальце Раимы.

— Посмотрел бы ты, что сделали они с твоей Жан­нат! — шептали её губы. — Где ты? Помнишь ли? Ты держал мою душу на ладони руки, но... если б ты любил меня, разве бы допустил... О, научись любви у мотылька. Он сгорел, из него вышла душа, и он не издал ни звука...

Она зажмурилась. Из-под ресниц скатилась на щеку большая слезинка...

—  Проснулась, доченька, — окликнула Жаннат ста­рая Раима. — Ох, ох, а я тут захлопоталась, закрутилась. Иди сюда, маставу покушаем. Слаще мёду...

Так прекрасно жить, дышать, даже просто есть вот эту кашу с кислым молоком — маставу.

—  Вот скажи лучше, за что это на тебя муж сердит, а? Разве можно жене так вести себя?

Холодный озноб пробежал по спине Жаннат. Она украдкой посмотрела на видневшуюся в далекой долине громаду къалы.

—  Мама! — только воскликнула она.

—  Что «мама»?!. У матери горит сердце, у няньки — подол. Я тебя жалею. Плохая ты жена. Пользы не пони­маешь. Вот пожила бы за нищим угольщиком в одном ярме, как я, а то жена богача, охо-хо. Тебя, дуру, рок соединил с человеком, у которого карманы оттягивает золото... Стала настоящая аим — барыня... Я всё ходила, смотрела за зятем, когда он гостил, не прохудилась ли материя, не выкатился ли на моё счастье золотой чер­вончик. А ты, дрянь, могла по плечи руки в это золото засунуть. Эх, ценит ли степь свою дудак, ценит ли озеро своё гусь? Э, да что с тобой болтать! Вон ты какая креп­кая да полногрудая. Тебе детей рожать. А ты взбесилась, как конь без узды.

Воркотне её не предвиделось и конца.

—  Да вот, — вдруг спохватилась она, — сегодня базар­ный день. Сходи-ка на базар... Продай мату. Наткала я за неделю.                                                                         

Раима уже стояла перед Жаннат и совала ей в руки небольшую штуку домотканой узкой материи.

Сердце Жаннат сразу же упало. Как идти на базар, оказаться среди людей? Да ведь на неё пальцами по­казывать начнут после всех разговоров о том, что она аджина. Тут, наверно, полно друзей Хаджи Акбара, а они, конечно, знают, что он хотел с ней сделать.