Агент Абвера

Садовской Борис Александрович (22 февраля 1881, Ардатов, Нижегородская губерния, Российская империя — 5 марта 1952, Москва, СССР)

По аллеям и тропинкам обители на звуки колокола группами и поодиночке шли верующие, как правило, старики и люди средних лет, чтобы вознести Господу свои молитвы за сражавшихся на фронтах родных и близких. В их числе следовал и Демьянов, в зимнем суконном шлеме со звездой, длинной комсоставской шинели, перетянутой ремнями, и с небольшим саквояжем в руке. Миновав собор, он свернул в боковой проход и спустя короткое время спустился по ступеням в притвор[24] Красной церкви.

Уже вторую неделю «Гейне» общался с членами «Престола», в круг которых его ввел их близкий друг, являвшийся агентом НКВД с псевдонимом «Старик». Он состоял при Историческом музее реставратором и, помимо основной деятельности, наблюдал за всеми, кто жил в монастыре.

Демьянов был представлен князю и Садовским как человек монархических взглядов и дворянин, а еще почитатель таланта Бориса Александровича.

На первой же встрече молодой человек весьма понравился Надежде Ивановне, весьма импозантной даме, когда галантно поцеловал ей руку и выдал несколько комплиментов.

— О, мон шер, — жеманно сказала она с прононсом, — в вас чувствуется благородное воспитание.

— Немного есть, — улыбнулся Александр. — Я из старинного рода атамана Головатого[25], отец был царским казачьим офицером, а мать выпускница Бестужевских курсов.

— Они живы?

— Увы. Отец умер от ран, полученных на германском фронте в пятнадцатом, мама проживает в Ленинграде.

— Чем занимаетесь, молодой человек? — близоруко щурясь, поинтересовался Глебов.

— Работаю инженером-электриком на «Мосфильме».

— Любите кинематограф?

— Весьма, но больше поэзию серебряного века, например, это…

И с пафосом прочитал:

Но призрак жив и будет жить всегда.
О, Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда.
В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?
Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира,
Как ждал Царьград славянского царя!
Но черная опять проснулась сила
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.

— с горечью завершил последние строки.

— Браво, браво, — захлопала в ладони Надежда Ивановна, а все это время молчавший Садовской умилился: — Да это же мой «Николай Первый»! А что еще знаете?

— Из ваших стихов практически все, они достойны восхищения.

— Спасибо, весьма тронут, — порозовел бледными щеками литератор.

Потом все вместе пили чай с крыжовенным вареньем и долго беседовали о прежних добрых временах и тревожном настоящем. А еще нелестно отзывались о советской власти, уповая на грядущие перемены.

С того дня Александр начал часто бывать в компании былых аристократов, став своим человеком. В один из вечеров, когда играли за столом в вист[26], князь, в очередной раз сдавая карты, поинтересовался, как Александр относится к большевикам.

— Большевики, Юрий Петрович, лишили меня будущего. Как я, по-вашему, должен к ним относиться?

— А к немцам? — поднял на него выцветшие глаза литератор.

— Нормально. Они цивилизованная нация и несут России освобождение.

— Мы тоже так считаем, — рассматривая в руках взятку, сказала бывшая фрейлина, а князь тяжело вздохнул: — Жаль, не можем им помочь.

На следующее утро, встретившись с Судоплатовым на явочной квартире, «Гейне» рассказал о состоявшемся разговоре, и тот усмехнулся:

— Этого следовало ожидать. Так что переходим к завершению внедрения…

Миновав длинный ряд глухих дверей в мрачном сводчатом коридоре, по которому изредка шмыгали похожие на ворон монахини, Александр остановился у предпоследней и постучал в нее костяшками пальцев.

— Да, — неясно послышалось изнутри, он открыл и вошел в просторную келью.

Садовской в свете семилинейной[27] лампы что-то писал, сидя в инвалидной коляске, а его жена, расположившись напротив, неспешно раскладывала пасьянс[28]. При виде Александра в красноармейской форме оба открыли рты.

— К-как прикажете вас понимать? — сглотнул слюну литератор, а Надежда Ивановна побледнела.

— Да не пугайтесь вы так — успокоил чету гость. — Меня призвали в армию, отправляют на фронт, зашел с вами попрощаться.

— Ах вот оно что, — первой опомнилась дама, и на ее лицо вернулись краски жизни. — Милости просим, Саша, раздевайтесь.