Агент чужой планеты

Для ведения немалого хозяйства она пригласила свою давнишнюю приятельницу, некую Дарью, длинную и сухую, как жердь, женщину средних лет с неприветливым, вечно настороженным лицом. Кажется, прежде она работала буфетчицей в гостинице "Мир", расположенной на той же площади, что и приснопамятная "Волна". Должно быть, поставляла моей единственной клиентуру.

Дарья, в свою очередь, привела кухарку, уборщицу и садовника, который исполнял обязанности сторожа. Вся эта разбитная компания души не чаяла в Алине, на меня же смотрела как На назойливого комара, которого, к сожалению, нельзя прихлопнуть. Точно так же относились ко мне бесчисленные гости Алины -- шумные, наглые, проглотистые... А ведь вся эта пестрая шушера, эта свора ничтожеств жировала за мой счет!

Я всей душой ненавидел этот треклятый дом, к которому Алина была привязана куда крепче, чем ко мне. Я очень надеялся, что однажды разверзнется земля и поглотит это гнездо разврата или же небесный огонь сожжет его дотла.

День проходил за днем -- все оставалось по-старому.

Я терпеливо ждал.

И вот -- дождался.

* * *

Приверженность литературному ремеслу имеет ту особенность, что более-менее регулярно пишущий человек то и дело ставит самого себя в центр задуманного повествования. Ясно, как со стороны, я увидел ситуацию: банальнейший, сотни раз описанный любовный треугольник. Правда, не без нюансов. Можно дотянуть эту историю до трагедии, впрочем, весьма тривиальной, а можно свести к фарсу, что предпочтительнее. Заморочил мне голову этот Саныч: тайна, приговор, никакой пощады... Чего он, собственно, добивается? Чего лезет в душу?

Скользкий тип!

Облучу-ка я его блокиратором, от греха подальше. И Федора тоже. Друг, называется. Занимался бы лучше металлическим порошком и оставил в покое ядовитый.

А перед Алиной поставлю ультиматум: хочет, чтобы я ее простил, пусть откажется от этого дома. Незачем мужу и жене иметь разные жилплощади. Нагулялась. Довольно.

Ох, и потешимся сейчас, думал я, открывая ворота гаража.

Вечер выдался ветренный.

Пока я возился с замком, налетел такой шквал, что мой галстук вытянулся в горизонтальную струну.

Ветер гудел вдоль улиц.

Мужчины придерживали шляпы, женщины -- подолы, все жались к стенкам; в воздухе неслись, словно попавшие в аэродинамическую трубу, сорванные листья, лепестки, обрывки газет, всякий сор; вот затрещало и рухнуло старое дерево на противоположной стороне дороги. Ого! Никак надвигается ураган.

Я включил сигнал поворота и свернул в тихий проулок, где обитала моя милая, моя погубительница. Я, кажется, употребил определение "тихий"? Черта с два! Верхушки деревьев исполняли не то половецкие пляски, не то брейк, заборы трещали вроде несмазанных шестерен, провода гудели, как сотня соловьев-разбойников.

Может, вы думаете, что с моей стороны это литературщина, нагнетание страхов? Какие страхи! Я-то ехал, чтобы разыграть комедию.

А ветер крепчал с каждой минутой.

* * *

Когда я въехал в ненавистный мне двор, ветер успел спрессовать воздух до сумеречной субстанции, хотя в это время суток солнце обычно еще высоко стоит над горизонтом. В соседних домах зажглись окна, но этот выглядел темным и -- что странно -- необитаемым.

Буквально сбиваемый с ног яростными порывами, я добежал до дверей и впрыгнул в прихожую.

Дверь, ведущая в гостиную, была распахнута настежь. На диване перед журнальным столиком сидела Алина. Весь ее наряд состоял из узких кружевных трусиков и золоченых туфелек.

-- Ну, Алина... -- недоуменно пробормотал я. -- Мы же опоздаем.

-- Не хочу никуда ехать в такую погоду. -- Она капризно надула губки. -Дурацкий ветер!

-- Зачем же было дергать меня?

-- А может, я хочу побыть с тобой? -- Она приподняла правую ногу, грациозно покачала ею и рывком послала в мою сторону туфельку. Следом полетела вторая. -- Миленький, ты не хочешь поцеловать свою киску?

Ее зовущий взгляд парализовал все мои помыслы. Уплывающим краешком сознания я понимал весь ее расчет, но ничего не мог противопоставить ему.

Через секунду я был у ее ног.

-- Ой, щекотно! -- игриво поежилась она. -- Давай сначала немного выпьем для разогрева.

-- С удовольствием. А где твоя сумрачная Дарья?

-- Я ее отпустила.

-- А эта кухарка с блудливыми глазами?

-- Ушла по делам.

-- А садовник, похожий на евнуха?

-- Дала ему денег и велела не приходить до вечера. -- Она обвила мою шею руками, прижимаясь к моей щеке. -- Миленький, я же знаю, что ты не любишь, когда другие смотрят. Вот и спровадила всех. Мы одни. Понимаешь, совсем одни во всем доме.

-- Редкий случай...

Она куснула меня за мочку уха, жарко нашептывая:

-- Давай сегодня устроим свой театр... Эротический... -- Затем резко отстранилась, дразняще хохоча: -- Только не спеши... Сначала выпьем.

Да, она знала, чем меня взять. Я находился в состоянии, когда из человека можно вить веревки. Предупреждение Саныча казалось бредом сумасшедшего.

На столике стояли бутылка коньяка, два узких бокала и вазочка с конфетами.

Пока я разливал напиток, она вытянулась на диване в позе одалиски.

-- Миленький, принеси лимонного сока. На кухне, в холодильнике.

-- Все, что пожелаешь, дорогая...