Агент «Никто»: из истории «Смерш»

- Кто им нужен, того они жалеют, кормят, лечат. В Гохенштайне был один барак. Стоял отдельно от остальных, за тремя рядами колючей проволоки. Назывался «Зондерлагерь 74». Обслуживали его исключительно сами немцы из лагерного госпиталя. Там содержалось четыре советских генерала и с полсотни старших офицеров. Летом 43-го привезли туда тяжело раненного майора-летчика. Смотрю - несут его в наш лазарет, рядом идут два гестаповца. Принесли, и ко мне: «Иванов, будешь оперировать! И смотри, чтобы летчик был жив. Если умрет - пойдешь вслед за ним». Я поковырялся, зашил, говорю: «Его надо оставить в госпитале». Гестапо ни в какую! Видать, тот майор важнее генералов был. «Будешь ходить и лечить его там!» - в «Зондерлагере» то есть. С месяц я каждый день наведывался к летчику, все хотел поговорить, узнать, кто он, откуда. Но гестаповский офицер не отходил от нас ни на шаг, и попробуй, заикнись с этим летчиком о чем-то кроме ранения - к стенке! Так и сказали…

- И что же это за летчик такой был?

- Ходили по лагерю слухи, то ли сын, то ли племянник чей-то из кремлевской верхушки…

- Ты смотри… А сами-то немцы знали, кто он такой? - заинтересовался Платонов.

- А черт их разберет, может, и знали, может, подозревали, - Иванов изрядно захмелел. Он становился все разговорчивее, часто курил. - Они смешные, немцы. В Гродненском лагере дело было. Приходит как-то ко мне переводчик гестапо с чернявым военнопленным. «Иванов, - говорит, - посмотри-ка внимательнее и скажи, не еврей ли этот лупоглазый?» Я плечами пожал, сказал, что медосмотр такого диагноза не ставит. На следующий день этот гестаповец приводит ко мне еще пару новеньких. «А эти не евреи?» - спрашивает. Я опять плечами пожал, не могу, говорю, определить. Тогда этот хмырь из гестапо ко мне - «а ты сам, Иванов, не из евреев?» Я не выдержал, пошел к немецкому врачу Шульцу, сказал на свой страх и риск, что если еще раз ко мне приведут кого-нибудь на предмет определения национальности, я не буду оперировать, пусть отправляют назад в лагерь. Шульц посмеялся, но с кем-то из лагерного начальства поговорил, больше я этих гестаповцев в госпитале не видел. Хотя недели две боялся, что уж если придут, то наверняка за мной… Выпьем, что ли?..

- А вы откуда родом, доктор? - поинтересовался «Сомов», разливая по кружкам водку.

- Из Одессы.

- А-а… Так вы сами-то…

- Слушай, Мулин, - перешел на «ты» доктор, - у тебя здесь гестапо, а не разведгруппа абвера.

- Да он шутит, - успокоил Иванова лейтенант, - он у нас артист.

- Это точно, - подтвердил «Сомов», - я и спеть, и сплясать… и даже фокусы могу…

- А ну, покажи, - попросил врач.

- Пока не время, еще не пели, а фокусы у нас после песен… «По диким степям Забайкалья…» - неожиданно сильным, приятным голосом затянул «Сомов».

- «Где золото роют в горах!» - подхватила компания.

- «Бродяга, судьбу проклиная», - попытался пробасить доктор.

- «Тащился с сумой на плечах», - пропели все хором.

- Вот, вот, и я про суму, - перекрикивая песню, возник «Мартисов», - вы тут пока пойте, а мы с Платоновым пойдем, багаж разберем.

- Там новые батареи должны быть, а нам через два часа на связь выходить, утро скоро.

- «Бродяга Байкал переехал, навстречу родимая мать!» - разносилось по лесу, наполненному предрассветной свежестью.

Со стороны могло показаться, что у костра на привале собрались охотники, чтобы отдохнуть в дружеском, мужском кругу. Гулянка удалась на славу, лица отливали малиновым цветом, глаза озорно искрились, улыбки не сходили с губ. «…Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!»… А зверь?.. Ах, да, зверь… Пусть гуляет зверь до следующих выходных…

Наблюдатель, объявись он невзначай в этом лесу, оцепленном бойцами спецбатальона «Смерш», не ошибся бы: на полянке и впрямь уселись в кружок охотники, правда, один из них еще не знал, что он и есть добыча, что Управлением контрразведки 2-го Прибалтийского фронта ему отмерено еще от силы полчаса ощущать себя равным среди поющих, смеющихся, наливающих…

- До войны в Москве жил и работал на эстраде Миша Зайцев, - вспомнил Иванов, едва умолкла песня. - Мастер на все руки… Вот как Сомов: и спеть, и сплясать, и выпить, и закусить. А потом война, плен. В Гродненском лагере Миша сначала работал санитаром, а потом собрал джаз из пленных. Что это был за джаз!.. Утесову не снилось!.. Играли они не за деньги, за жизнь… Летом 42-го… да, в августе, Гродненский лагерь расформировали, я попал под Белосток, а Зайцев со своим джазом - в Гохенштайн. Там я его и встретил в феврале 43-го. К джазу прибавилась еще и драматическая труппа, целый театр!.. Сам Зайцев веселил лагерную публику клоунадой. На концерты приходило все начальство с любовницами. Инструмент в оркестре был отменный, костюмы - с иголочки, тоже не лагерными портными сшиты. Про всю эту эстраду стало известно в Берлине, так оттуда пришел приказ вывозить Зайцева с его джаз-бандой на гастроли. Они объездили все лагеря Восточной Пруссии…

- Вот это плен! Курорт! - причмокнул «Сомов».

Иванов ухмыльнулся, поднял глаза на «Сомова» и с грустью сказал: