Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

При помощи направленного из Москвы эксперта-радиста Зорге стал снабжать Центр постоянным потоком сведений о передвижениях националистической армии, ее командовании и вооружении.

Уважая “блестящий ум” Агнес Смедли, в других отношениях Зорге был не столь щедр на похвалу: “Ее достоинства как жены [он имел в виду – любовницы] ничтожны… Одним словом, она была мужеподобна”. Зато Агнес влюбилась в безудержного резидента, которого называла Зорги или Валентино. Их часто видели вместе на его мотоцикле, мчавшем по Нанкин-роуд, эти поездки пробуждали в ней чувство “душевного подъема и эйфории”. В восторженных письмах близким она воспевала достоинства этого “редкого, редкого человека”.

“Я, можно сказать, замужем, дитя, – писала Смедли своей подруге Маргарет Сэнгер, первой активистке, выступавшей за контроль рождаемости. – Не совсем замужем, как ты понимаешь; но он настоящий мужчина, мы равны во всех отношениях – то он помогает мне, то я ему, и мы работаем вместе во всем. Не знаю, сколько еще это продлится, от нас это не зависит. Боюсь, недолго. Но эти дни будут лучшими в моей жизни. Никогда еще не знала я столь счастливых дней, никогда не знала столь здоровой жизни ни в душевном, ни в физическом, ни в психическом отношении. Это и есть полноценность, и когда это закончится, мое одиночество не сравнится с мукой при чтении любовных историй в журналах”. Это непоследовательное письмо – свидетельство противоречивых чувств Агнес. Всякий раз, вербуя нового агента, она оказывала услугу революции и подносила Зорги дар любви. В ноябре 1930 года, получив одобрение Москвы, она передала ему Урсулу, находившуюся уже на седьмом месяце беременности. Много лет спустя Урсула вспоминала свое посвящение в советскую разведку.

Получив заверения Урсулы, что в доме никого нет, если не считать слуг, Зорге осторожно закрыл дверь в гостиную и сел рядом с ней на диван.

– Я слышал, что вы готовы поддержать китайских товарищей в их работе?

Урсула с готовностью кивнула.

Зорге пустился в непродолжительное, но красочное описание колоссальных препятствий, стоящих на пути китайских коммунистов. “Он рассказывал о борьбе против реакционного правительства страны, об ответственности и опасностях, связанных с малейшей помощью товарищам”. Она снова кивала.

Потом он сделал паузу и посмотрел ей в глаза.

– Я прошу вас еще раз все обдумать. Пока что вы можете отказаться, и никто вас в этом не упрекнет.

Урсулу это немного задело. Она же уже заявила о серьезности своих намерений. А в вопросе Зорге подспудно ощущалась угроза: если она согласится играть свою роль сейчас, а в будущем попытается от нее отказаться, ей могут вменить это в вину с самыми неприятными последствиями.

Ее “резковатый” ответ прозвучал в форме коммунистического штампа: невзирая на опасность, она была “готова принять участие в этой работе в духе интернациональной солидарности”.

Зорге улыбнулся. Ее вклад ограничится исключительно работой в тылу, сказал он. Их жилье в доме Войдтов будет использоваться как конспиративная квартира, здесь Зорге будет проводить встречи с товарищами по революции. Руди никогда не бывал дома днем. Задача Урсулы сводилась к тому, чтобы впускать в дом посетителей, обеспечивать им легкую закуску и напитки, предупреждать о чьем-либо приближении, а в остальное не вмешиваться. “Я должна была лишь предоставить им место, но не участвовать в беседах”.

Перед уходом Зорге упомянул, что через несколько дней в центре Шанхая состоится демонстрация рабочих и студентов, и предложил Урсуле посмотреть на протесты.

После этого мистер Джонсон ушел. Урсула так и не узнала его настоящего имени.

Несколько дней спустя она стояла на Нанкин-роуд у универмага “Уинг-Он”, нагруженная покупками. Поход по магазинам, по ее замыслу, превратил бы ее присутствие там в день демонстрации в простое совпадение; к тому же в “Уинг-Он” она обнаружила недурную шелковую юбку, идеально сидевшую на ее фигуре.

Толпы студентов и рабочих шествовали по улице в безмолвном протесте под надзором длинных шеренг невозмутимых полицейских. В воздухе ощущалось напряжение, атмосфера напоминала первомайскую демонстрацию 1924 года, когда Урсула получила удар полицейской дубинкой. В Шанхае уже само шествие считалось провокационным актом неповиновения. Полиция внезапно бросилась в наступление, в воздух взметнулись дубинки и кулаки. Одного человека затащили в двери магазина и стали методично избивать. Десятки протестующих оттесняли в переулки, где их пинками и кулаками заталкивали в поджидавшие там грузовики. Демонстранты не сопротивлялись, на их лицах застыл опустошенный взгляд приговоренных к казни. “Я смотрела в лица молодых революционеров, которым только что был вынесен смертный приговор, и знала, что хотя бы ради них выполню любое задание, которое мне дадут”. Если они могли сохранять присутствие духа на пороге смерти, то и она попытается не упасть в грязь лицом.

Убегая поскорее прочь от сцен жестокой расправы на Нанкин-роуд с покупками в руках, Урсула не обратила внимания на лысеющего мужчину в очках, стоявшего на углу и не спускавшего с нее глаз.