Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

Герхарт Эйслер занимал высокое положение в иерархии коммунистов Германии: впоследствии он переедет в США, где, по некоторым слухам, станет подпольным руководителем Американской коммунистической партии. В 1929 году, пробыв некоторое время в Москве, он работал связным между Коминтерном и КПК, а также “чистил партийные ряды от шпионов и диссидентов”. За свои заслуги он заработал прозвище Палач. Эйслер проверял новоиспеченную подопечную Зорге, наблюдая за ее реакцией на марше. В том мире, куда только что ступила Урсула, приглядывать за друзьями было столь же важно, как и шпионить за врагами. Эйслер был доволен увиденным. Единственным недочетом, на его взгляд, было то, что госпожа Гамбургер недостаточно буржуазно выглядит. “В подобных случаях” ей следует “выглядеть женственней”, отметил блюститель из Коминтерна, потому что чем она женственнее, тем меньше вызовет подозрений. У Эйслера было свое четкое представление об обязательных атрибутах шпионажа: “Шляпа, по крайней мере, ей бы не помешала”.

Вскоре установился порядок проведения тайных встреч. Рихард Зорге назначал время посещения в отсутствие Руди и Войдтов. Сам он всегда приходил первым, а уже вслед за ним через заданные промежутки появлялись его “гости”, обычно китайцы, изредка европейцы, чьи имена не назывались. Спустя несколько часов они уходили – в разное время. Урсула не задавала никаких вопросов. Она не говорила Агнес, когда планировалась новая встреча. Если прислуга или соседи и замечали частые дневные визиты одного и того же привлекательного джентльмена к обитательнице квартиры на верхнем этаже, то не обмолвились об этом ни словом. Таков уж был Шанхай 1930-х годов.

Урсула знала, что Рихард Зорге – советский шпион, но не подозревала, что представлял из себя режим, которому они служили, и какова была его истинная природа. Причины революции и военные интересы СССР в ее сознании были неотделимы друг от друга: что приносило пользу Москве, помогало и продвижению коммунизма. “Я знала, что моя деятельность шла на пользу товарищам страны, в которой я живу. Если эта деятельная солидарность исходила от Советского Союза – тем лучше”.

Урсула доверяла Зорге, но в его присутствии сохраняла сдержанность, и не только потому, что, как она знала, он был любовником Агнес. Он неловко задерживался на несколько минут после каждой встречи, явно желая поболтать с ней. За его шармом Урсула разглядела “затаенную грусть”. “Бывали дни, когда – в отличие от привычной жизнерадостности, остроумия и ироничности – он бывал отрешен и подавлен”. Она старалась казаться деловитой. “Стремление не показаться любопытной порождало во мне скованность в разговоре с Рихардом”. Зорге манера общения Урсулы выбивала из колеи. Однажды, когда он задержался в прихожей, застыв со шляпой в руке, я сказала: “Вам пора уходить”. Его это задело. “Так меня выгоняют?” Зорге не привык, чтобы женщины указывали ему на дверь.

Счастливый, преуспевающий, окрыленный перспективой отцовства Руди и не помышлял, что его жена стала частью советской шпионской агентуры, а их дом используется как явочная квартира. Он холил и лелеял свою молодую беременную жену (“Руди называет меня своим лимонным деревом, – рассказывала она матери, – потому что я цвету и плодоношу одновременно”). Жизнь за границей была ему по вкусу, он придумывал костюмы для ежегодного фестиваля в немецком клубе, занимался постановкой пьесы в любительском драматическом кружке. Работа в шанхайском муниципальном совете была насыщенной и увлекательной: он разрабатывал план общежития для медсестер, потом проект мусоросжигательного завода, а вслед за ним проектировал школу для девочек и здание тюрьмы. Агнес Смедли попросила его продумать интерьер ее новой квартиры на Рут де Груши во Французской концессии. Руди наладил и собственное дело – “Современный дом”, который производил роскошную мебель в стиле ар-деко для живших в Шанхае иностранцев.

Руди радовался знакомству с новыми друзьями Урсулы Ричардом Джонсоном (как его представили) и Агнес Смедли, пусть и подспудно ощущая, что они придерживаются намного более левых взглядов, чем он. Коммунизм все еще был ему чужд. Образованный либерал, сочувствующий левым, представитель верхушки среднего класса, он был так же тверд в своих умеренных взглядах, как его жена – в своих радикальных. “Я осознаю, что капиталистический строй насквозь прогнил и коррумпирован”, – говорил он ей.