Агент угрозыска

Человек с тростью свернул в Большой Златоустинский переулок и несколько замедлил ход. Проверив, не следит ли кто за ним, он свернул направо в переулок, который новые москвичи называли Лучниковым, а старые Георгиевским. Пройдя несколько зданий, оглядевшись и убедившись, что никого подозрительного рядом нет, он нырнул в арку.

Москва известна тем, что если вы ходите только по широким улицам, то можете никогда не узнать о той бурной жизни, что кипит в лабиринтах проходных дворов. Это были те самые дворы, через которые революционеры бегали от жандармов и агентов охранного отделения. Теперь они стали местом встречи людей, не жаловавших власть революционеров. Названия режимов меняются, проблемы с законом остаются.

Человек с тростью замедлил ход и, увидев худую фигуру в сером у стены, направился к ней.

– С ювелиром нехорошо получилось, – сказал человек с тростью вместо приветствия.

– Вы, Папаша, меня позвали, чтобы лекцию прочитать? – огрызнулась фигура. – Не тратьте время. Я свое отучился. Сам лекции читать могу.

– Не горячитесь, господин Белецкий, я не хотел вас обидеть. Я всего лишь объясняю вам, как человеку приезжему и не знакомому с тонкостями местного бизнеса, что у нас принято отнимать деньги, а не жизнь. Это гораздо более выгодное предприятие, поскольку деньги можно отнимать много раз, а жизнь только один.

Тонкие губы Белецкого исказила презрительная усмешка, но он промолчал.

– Ко мне сегодня человек приходил, – продолжил Папаша. – Кольцо показал на продажу. Общих знакомых назвал, так что человек не случайный.

– И почему он мне должен быть интересен?

– Колечко это из гарнитура «Махаон» княгини Юсуповой, что было среди других драгоценностей в польском саквояже.

Глаза его собеседника лихорадочно забегали, он жадно сглотнул, но тут же взял себя в руки и, чтобы изобразить равнодушие, зевнул, прикрыв рот тонкими пальцами.

– С чего вы взяли, что оно то самое? – нарочито равнодушно спросил Белецкий.

– Вы, молодой человек, напрасно искусством не интересуетесь. При случае зайдите в галерею Третьякова. Там на первом этаже выставка дореволюционных русских художников. Третьим справа висит портрет княгини Юсуповой. Так вот перстень этот у нее на пальце. Ошибиться невозможно. Еще и серьги в ушах с такими же камнями.

– Как выглядел тот брюнет? – спросил Белецкий.

– Среднего роста, плечистый, глаза ясные. Похоже, что недавно с юга: слишком загорелый для наших краев. Говорит медвежатником был, с Ваней Красавчиком работал.

– Шрам на шее у него, – Белецкий показал на свой воротник. – Угадал?

– Шрама не видел. Шею он шарфом замотал.

– Это Сеня Карагач. Я ему тот шрам оставил. – Белецкий стал шарить по карманам. – Где же она?

– Что вы ищете?

– Фотография у меня была. Вместе снимались в Ялте в шестнадцатом году. Он тогда резвый был, молодой, нахальный. Сейфы открывал на спор. А потом влюбился, завязал. Такой талант профукал. – Белецкий прошелся по всем карманам. – Куда же я ее положил?

– Погодите, вы что же, эту фотографию с собой носите? Чтобы вас по ней опознали? – Папаша всплеснул руками.

Белецкий его не слышал. Лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно блестели, голос вибрировал.

– Я чем больше о том саквояже думаю, тем больше вижу, что это Карагача работа. Увидел большой куш, не выдержал соблазна. Вся его завязка тут же прошла. Узнаю темпераментного Сеню. Встречу назначайте на сегодня.

– Сколько у вас человек? – спросил Папаша.

– Трое. На одного хватит.

– А если он не один придет?

– Карагач не любит компании. Он всегда в одиночку работал.

– И, тем не менее, надо бы соломки подстелить. Я вам еще трех молодцев пришлю. Умом небогаты, но стреляют отменно.

– Договорились. Скажете ему, пусть приходит к девяти на Винякинские склады.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В комнате на Петровке было тихо. Толстые двери отсекали кухонные склоки и бурную жизнь коридора. Мебели было немного, в основном, шкафы с книгами. У стены стояла железная кровать, заправленная по-солдатски одеялом под матрас.

В центре за круглым столом сидели Ольга и Семен. Свисающая с потолка лампа с абажуром разливала неяркий свет, смягчая жесткость лиц и неловкость молчания.

– Давно тут живешь? – спросил Карагач.

– Два года, – ответила Ольга. – Комнату мне от больницы дали. Даже телефон есть.

– Работа тяжелая?

– После военного госпиталя гражданский? – Она улыбнулась. – Почти курорт.

Карагач оглядел комнату и не нашел в ней следов пребывания другого человека.

– По-прежнему одна? Ты извини, что я так прямо спрашиваю.

– Работы много. – Она отвела глаза.

Семен окинул стройную фигуру с тонкой талией, стянутой солдатским ремнем.

– Ты красивая женщина.

– Лида была красивая. Я умная.

На лице Карагача промелькнуло слабое подобие улыбки. Он встал из-за стола и подошел к комоду, на котором стояла фотография двух девушек в гимназической форме и шляпках. Они старались казаться серьезными, но глаза обеих смеялись.