А вот в Мордехае – да, сосредоточено знание – Хохма – и об этом сказано: «И узнал Мордехай обо всем что делалось». А Хгаман как раз ничего не знал – ни об Эстер, ни об организации, возглавляемой Мордехаем, ни о ее стратегии – ничего. И в Мордехае – Хасидим – вера: и это понятно, он – каббалист, он – праведник.
Именно, в Мордехае: и левая линия – Хохма – мудрость; и правая линия – Хасидим – вера. Именно поэтому, его пур (жребий) и оказался установлением судьбы и определением рока, желаниями свыше и снизу одновременно; и этот пур Мордехая, но этот, – выше знания.
Скрытое – свыше, а раскрытое нам, так как скрытым управлять нельзя, а вот нам надо делать все, что только в наших силах, и только в этом мы можем действовать – делать, что можем.
Сказал рабби Йохананн: «Увидел Творец, что малочисленны праведники – взял и рассадил их во всех поколениях».
Объясняет Раши: «И основал на них вселенную».
Истинное наслаждение должно наполнить все желание и быть красивым….
– Слушай, слушай, датч Рем…, а…, датч Ремб… да, Ремб – нехай, так вот в Пурим едят такое печенье, такие треугольнички – хгамен-ташим – карманы Хгамана… Да, у Україні: это печенье называется: Хгамине вухо. И дети кричат: Хгамине вухо!!! Озней Хгаман. И вот! Когда Пурим, то должен человек опьянеть до такой степени, чтобы не различить между проклятым Хгаманом и благословенным Мордехаем! Пей! Лехайм!!!
Слушай меня, Ремб… чи як там, Лехайм – за жизнь! Пьем!
Слушай, отам, українською, гетьман! Хгетьман! Да! И есть буква гэй – вот такая: . И тоже: хг. И – Хгаман. Но… почему стихает буква хгэй?.. И почему Хгаман становится Аманом?..
Так вот, я тобi кажу, он – черный. Этот Хгаман! Весь черный. Все в нем – клипот. Нечистое. Нет в нем света – вообще. Никакого.
А перс… И нет в нем своего света. Он – как дзеркало. Отражает. Только отражает. Еще блискає. Пьем!!!
Рембрандт умыл руки.
Вот они на картине; все: Артаксеркс, Аман и Эстер…Все.
Кроме Мордехая.
Там он…
Валентин, граф Потоцкий, бряцая саблею своею, подошел к той самой картине этого художника – как его, Рембрандт ван Рейн, кажется, так; ну, да, ван Рейн…
И посланы были письма с гонцами во все области царем, чтоб убить, погубить и истребить всех иудеев, малого и старого, детей и женщин в один день, в 13 день адара, и имение их разграбить…
Сознание Валентина помутилось… Все слилось в одно: картина… священный текст… кровь… кровь…
Кровь
Залило все кровью…
Что же было, что же было…
Еще письмо, потом еще письмо…
Царь позволяет иудеям находиться во всяком городе; собраться и встать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и областях, которые во вражде с ними; детей и жен; и имение их разграбить…
Кровь начала набухать… Появились капли на полотне… Капли потекли по черному… По Аману… И первая капля упала на пол… Красно-черная капля…
Кап. Кап… Кап…
Потек ручеек…
Красная… кровавая лента… бежала уже по картине, сливаясь с черным…
Амалэйк – народ – кровопийца; народ, мечтающий напиться крови Исраэйль…
Захор
Захор
Местечко Ильи Виленской губернии.
– Панове, что же нам робыць?
– А что?
– Вот есть тут поляк-иудей.
– Как то может быть?
– Сам ведаю, что не может, но есть. Вот есть такой… Сейчас… Посмотрю… Авром бен Авром… То есть, Абрам сын Абрама. Или еще… Ага… Авраам сын Авраама. Так.
– Але ж… Де ж тут поляк?
– Є й поляк.
– Як то, поляк?! Не позволям!
– Отак, поляк. И… И… Добже. То кажуть…
И шепотом… шепотом…
– Не може бути!
– Неможливо!
– Але то так.
– А граф Потоцкий?..
– Чи знал про Валентина?..
– Як то може бути? Авром Авром – Валентин Потоцкий…
– Нехай буде суд та нехай…
– Вильно!
– Нехай, Вильно.
– Що ми тут собi…
– А нiчого…
Вогнем i мечем.
Вогнем і мечем.
Вогнем
– А туда, туда… Рядом с Замковой горой… Ото там – де люди…
Костер около Замковой горы…
– И как же: второй день Шавуот…
– В праздник…
– Дрова привезли ото отi вон зi Сафьяник – i їх дрова, i подводи – та, бачите, оце ж вони.
– Зажигают! Вон, вон дым пополз!
– Такое зрелище, панянки, смотрите, когда еще такое будет, когда вы еще с Московщины вашей до нас приедете, да и такого уж там не увидеть теперь – только здесь, у Замковой горы…
– То вы осторожнее, панночка, щоб з вiкна не випасти… А ви, панно, теж, й ще є мiсце для вас.
– Ой, дым пополз, пополз!..
Панычи пристроились сзади. Костра им не было видно – они копошились с платьями московских панн; те, увлеченные казнью, им не мешали – не до того…
В комнатке было жарко – за окном – холод… Ни холода, ни жары не замечали – ни панны, ни паны.
Первый, весь в поту, оторвался от своей панночки… й задивився на другу пару:
– Ти диви! Куди?.. Чи як?.. Ти диви!..
Панночки не повертали голови – дивилися на казнь.