— Кто же бы смел связать пана Андрия? Теперь он такой важный рыцарь… Далибуг, я не узнал! И наплечники в золоте, и нарукавники в золоте, и зерцало в золоте, и шапка в золоте, и по поясу золото, и везде золото, и все золото. Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая пташка пищит и поет и травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И коня дал ему воевода самого лучшего под верх; два ста червонных стоит один конь.
Бульба остолбенел.
— Зачем же он надел чужое одеянье?
— Потому что лучше, потому и надел… И сам разъезжает, и другие разъезжают; и он учит, и его учат. Как наибогатейший польский пан!
— Кто ж его принудил?
— Я ж не говорю, чтобы его кто принудил. Разве пан не знает, что он по своей воле перешел к ним?
— Кто перешел?
— А пан Андрий.
— Куда перешел?
— Перешел на их сторону, он уж теперь совсем ихний.
— Врешь, свиное ухо!
— Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На свою бы голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном?
— Так это выходит, он, по твоему, продал отчизну и веру?
— Я же не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал только, то он перешел к ним.
— Врешь, чертов жид! Такого дела не было на христианской земле! Ты путаешь, собака!
— Пусть трава прорастет на пороге моего дома, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, и отца отца моего, и отца матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он перешел к ним.
— Отчего?
— У воеводы есть дочка красавица. Святой боже, какая красавица!
Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту, расставив руки, прищурив глаз и покрививши набок рот, как будто чего-нибудь отведавши.
— Ну, так что же из того?
— Он для нее и сделал все и перешел. Коли человек влюбится, то он все равно что подошва, которую, коли размочишь в воде, возьми согни — она и согнется.
Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны природа Андрия; и стоял он долго как вкопанный на одном и том же месте.
— Слушай, пан, я все расскажу пану, — говорил жид. — Как только услышал я шум и увидел, что проходят в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть красавицы и дворянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и есть нечего, а жемчуг все таки купят. И как только хорунжего слуги пустили меня, я побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил все у служанки татарки. “Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев. Пан Андрий обещал прогнать запорожцев”.
— И ты не убил тут же на месте его, чертова сына? — вскрикнул Бульба.
— За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел.
— И ты видел его в самое лицо?
— Ей богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней. Дай бог ему здоровья, меня тотчас узнал; и когда я подошел к нему, тотчас сказал…
— Что ж он сказал?
— Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: “Янкель!” А я: “Пан Андрий!” — говорю. “Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец — теперь не отец мне, брат — не брат, товарищ — не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!”»
Дальнейшие события общеизвестны: «Я тебя породил, я тебя и убью!». Но давайте вспомним сцену:
«Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил. …
— Чем бы не козак был? — сказал Тарас, — и станом высокий, и чернобровый, и лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно, как подлая собака!».
Тут важно не только отношение Тараса Бульбы к сыну-предателю, но и безответность Андрия — он сам прекрасно понимает, что кара постигает его заслуженно. Даже такой мерзкий персонаж и то вызывает больше приязни, чем главный герой «Аватара»…
Как видите — сюжет не нов, но везде подается как трагедия. В «Аватаре» же предательство — это типа «правильный выбор». Назначаешь кого-нибудь «хорошим», и начинаешь убивать плохих своих.
Все просто: раньше требовался безусловный патриотизм: американцы лезли в не свои дела военной силой. Но патриотизм и национализм обоюдоостры: так своих патриотов воспитать можно, но на тех же фильмах и чужие будут воспитываться. Не делать же фильмы «только для своих», надо распространять свое влияние по миру, причем чтобы было коммерчески выгодно.