Агент вождя

Фёдор Алексеевич приподнялся, похлопал сына по плечу, мол: «Беги!» — и принял боевую стойку.

Павел несогласно покачал головой в ответ.

Сначала из темноты вынырнул один силуэт, за ним — другой.

«Кто же это, кто?», — терялся в догадках профессор, но с каждым мгновением всё больше убеждался — свои!

Вскоре все наши герои воссоединились и отправились в обратный путь…

* * *

В старинной часовне горевали двое подчинённых Лаврентия Фомича. Каждый из них в мыслях рисовал самые мрачные картины.

Всем ведь уже ясно, что наркома похитили коварные враги, уведя его в неизвестном направлении через так и оставшийся незапертым подземный ход.

А раз так, то теперь им точно не сносить головы…

Когда из подземелья послышались шаги, оба решили занять «круговую оборону». Но из открытого люка показалась сначала рука с зажжённым фонарём, а затем и форменная фуражка с васильковой тульёй, и парни наконец-то смогли вздохнуть с облегчением.

— Товарищ нарком, родненький, где вы так долго пропадали? — восторженно протарахтел Балабанов, пользуясь правом старшего по званию.

— Где, где… В общем, люди взрослые, сами знаете в каком месте.

— Печально, но ключ мы так и не нашли…

— А дверь как открыли?

— Я стрелял из карабина, целый магазин патронов израсходовал, а Козырев, как проклятый, безостановочно махал пудовой кувалдой… Так, общими усилиями, и достигли цели.

— Теперь сообща новый замок покупать будете.

— Но, товарищ нарком…

— Да шучу я. Шучу. Настоятеля так и не нашли?

— Никак нет! — точно цитируя одно из самых распространённых требований устава, бодро отрапортовал Козырев. — Правда, какой-то тип в рясе, длинный, тощий, по пути мне всё-таки попался. Точнее, он сам на меня налетел, чуть с ног не сбил — так спешил куда-то. Я его припугнул, на всякий случай, мол, гони ключи от часовни, гадина поповская, а он: «Моя по-русски не понимайт»…

— Описать его можешь? — загорелся Плечов.

— Кого?

— Ох, и туп же ты, братец…

— Попа?

— А ты ещё с кем-то встречался?

— Сказал же: высокий, худой, как наша родная черноморская тюлька, чё ещё?

— Глаза какие?

— Вредные! Колючие!

— Волосы, уши?

— Так сразу не разобрать… Мы же всего несколько секунд с ним общались.

— А потом?

— Потом он махнул рукой и побёг далее…

— Узнаешь его при встрече?

— Несомненно!

— Опять ты за своё?

— Так точно!

— Ладно. Свободны! — Лаврентий Фомич взял бразды правления в свои руки. — Ждите нас у входа в костёл. Да… Ещё… Балабанов!

— Я!

— Ближе к вечеру всю эту шушеру поповскую соберёшь в одном месте — и доложишь. Как только освобожусь, побеседую с ними по душам…

* * *

— Ну что будем делать, товарищи? — поинтересовался Цанава, нервно переводя взгляд с одного учёного на другого.

— Обедать. Кушать хочется невыносимо, — чистосердечно признался Фёдор Алексеевич.

— Угу-гу, — нечленораздельно согласился с мнением профессора его юродивый отпрыск.

— Могу предложить только скупой казенный харч. Хлеб. Тушёнка.

— Мы люди избалованные. Нам первое-второе подавай. Причём — ежедневно.

— Боюсь, что наш родной советский общепит в эту глушь ещё не добрался.

— Печально. Но когда-то здесь были два-три неплохих польских ресторанчика. Пойдём, поищем?

— Не возражаю. Кто угощает?

— Я. Как-никак Несвиж — моя родина, выходит, вы у меня в гостях.

— Это уже по-нашему, по-кавказски!

— И по-белорусски тоже! — заверил Ярослав.

— Выходит, законы гостеприимства одинаковы для всех народов?

— Скажу так: они не имеют национальности.

— Браво-браво! Прекрасно сказано, — шутливо поаплодировал нарком.

— Спасибо на добром слове.

— Пожалуйста… А сейчас — построились… Тьфу ты, чёрт… Вперёд, товарищи!

* * *

Начали конечно же с борща.

Свекольник был потрясающим — настолько вкусным, что каждый из компании управился со своей порцией за считанные минуты. Быстрее всех — Павлик, похоже, что в костёле его совсем не кормили. Или кормили очень плохо.

Пока ждали второе — завязали разговор про житьё-бытьё, скоро переросший в монолог или, если хотите, исповедь профессора:

— Семья наша была, может, и не самой богатой, но одной из наиболее образованных во всей Белоруссии — это точно. Отец преподавал в первой белорусской гимназии, которая, между прочим, открылась на сто лет раньше российской… И тут его за какие-то грехи перевели из Минска в Несвиж — по одним данным просто выслали за революционную деятельность, по другим — откомандировали поднимать упомянутое выше учебное заведение. Здесь он и познакомился с моей мамой — лучшей выпускницей знаменитой местной балетной школы… Да-да, не улыбайтесь — была в Несвиже и такая! А в 1880 году у них родился первенец. То есть я. Назвали меня в честь деда — Фёдором. Второй ребёнок — Василий — появился на свет через три года, но долго не прожил — умер, когда мне не исполнилось и шести лет. Я его помню плохо, но старшие соседские ребятишки шептались, что у него было не всё в порядке с головой. Может, поэтому родители больше не рисковали заводить детей…