Агентство БАМС

— Не совсем понимаю, что вы имеете мне сказать, — пробормотал Петр Иванович, скользя невидящим взглядом по веселившимся гостям. Вновь заметил мелькнувшую фигурку Настасьи Павловны и помотал головой, прогоняя неуместное видение. Неужто она уже обещана другому? Даже не обещана — отдана.

— Я имею вам сказать, Петр Иванович, что Настасья Павловна давно замужем, и ваш интерес в ее сторону, особливо так откровенно проявляющийся — неуместен. И даже вреден.

— Настасья Павловна замужем? — эхом откликнулся Шульц, не в силах сдержать мелькнувшую в голосе горечь.

— Давно, Петр Иванович. И счастлива в браке.

Лейб-квор почувствовал, как ему не хватает воздуха, будто чья-то неумолимая длань сомкнулась на его горле, не позволяя сделать следующий вдох. Коротко извинившись, он отошел от Оболенского и направился куда глядели его ничего не видящие глаза. Что там говорил Павел Андреевич? Предлагал ему обратить внимание на других своих дочерей? Неужто не знал, что если кто и способен был привлечь внимание мужчины, так это Настасья Павловна?

Он так глубоко погрузился в свои горькие измышления, что ему изменила даже извечная трезвость ума. Стоило Шульцу только остановиться и подумать о том, что вышедшая замуж Настасья никак не могла бы носить фамилию Оболенская, как он понял бы, что жестоко ошибся. Но теперь, когда тоска, сковавшая сердце, была неизбывной, а мыслить здраво более не получалось, раздумывать о таких прозаических вещах лейб-квор не мог.

Добравшись, наконец, до веранды после бесцельных скитаний по зале, чтобы покинуть бал и выйти в сад подышать воздухом, Шульц ослабил шейный платок. И не успел вовсе сорвать его и отбросить прочь, как в него впечаталась изящная девица, понуждая лейб-квора инстинктивно обхватить ее рукой. Едва Петр Иванович понял, что пред ним никто иной, как Оболенская собственной персоной, как на лицо лейб-квора опустилась маска безразличия, а голос, которым он задал свой вопрос, прозвучал холодно и отстраненно.

— Настасья Павловна, какая встреча. А я уж было подумал, что до окончания бала не свидимся.

Так и продолжая прижимать к себе стройный девичий стан, Шульц наклонился и шепнул на ухо Оболенской:

— Что же вы не предупредили меня, что не одиноки? Я бы тогда ни при каких обстоятельствах не стал с вами целоваться на сцене, даже если то было необходимо для дела. Ибо у меня есть правило чести: с замужними дамами я не имею никаких сношений интимного характера.

В Петре Ивановиче Шульце, крепко прижимавшем к себе Настасью Павловну, казалось, было безупречно все: сильные руки со стальными мускулами, ощущавшимися и через слои одежды, мужественный подбородок с легкой щетиной, небрежно повязанный шейный платок и даже исходящий от него слабый запах табака, который обычно Оболенской был совершенно неприятен. Да, в господине лейб-кворе воистину было прекрасно все. Кроме выражения его лица в сей момент.

Сначала Настасья Павловна подумала, что кого-нибудь снова убили, но довольно скоро припомнила, что жертвы душегубца у Шульца не вызывали ничего, кроме профессионального интереса; тогда Настасья Павловна решила было, что, может статься, Петр Иванович проведал про смерть дражайшего ее супруга Алексея Михайловича, и решил сделать подобающее случаю лицо, дабы выразить ей свои соболезнования. Но прежде, чем Настасья успела что-либо ответить Петру Ивановичу на его приветствие, тот заговорил сам, и от слов, что срывались с его уст, Оболенская буквально оцепенела.

На смену начальному недоумению, порожденному предположением о том, что Петр Иванович не знает о кончине Алексея Михайловича, пришло возмущение, когда Настасья рассудила, что, должно быть, странные речи Петра Ивановича являются следствием того, что он видел, как она удалилась в сад в сопровождении графа Ковалевского. Но как смел господин лейб-квор судить о ней столь дурно на основе одних лишь своих измышлений?

— Обезумели все сегодня, что ли, ей-Богу! — воскликнула Настасья Павловна и тут же напустилась на Шульца:

— Тот мужчина в саду мне не муж! Что же касается вас, дорогой Петр Иванович, то мимолетный поцелуй, скажу я вам по большому секрету, вовсе не значит еще интимное сношение! — выговорив все это, Оболенская дернулась, намереваясь избавиться от пусть и приятных, но совершенно неприличных объятий Петра Ивановича, особенно с учетом предъявленных ей непонятных обвинений. И в момент этот едва не позабыла о том, что должна во что бы то ни стало находиться рядом с Шульцем постоянно, во всяком случае, во время расследования им «дела странного человека», а потому разногласия с ним — последнее, что ей было теперь необходимо. Вовремя опомнившись, Настасья оставила попытки отстраниться, и, напустив на себя холодный вид, произнесла:

— Но я позволю вам извиниться, господин лейб-квор, так и быть. Начинайте.