Агентство БАМС

Клавиши Моцарта зашевелились, наигрывая каватину «Se vuol ballare, Signor Contino» из оперы «Женитьба Фигаро», что по мнению разумного, и, по всей видимости не лишенного юмора инструмента, надо полагать, весьма подходило к ситуации и служило приятным напоминанием о вечерней пробежке графа Ковалевского. Однако звук, который издавали металлические клавиши, был столь глухим и царапающим слух, что не выдержала даже привычная к подобному Настасья Павловна.

— Довольно, — строго сказала Оболенская и звук прекратился, но на смену ему пришел другой. То был возмущенно шипевший вышеупомянутый граф, о присутствии которого все успели благополучно забыть.

— Я требую объяснений, — заявил, поправляя шейный платок, Ковалевский.

Что-то едва заметно блеснуло при этом движении на его руке и Настасья Павловна инстинктивно потянулась к этому блеску, коснувшись ребра ладони Ковалевского кончиками пальцев. Где раньше она видела подобные крупицы отливающего бледным золотом порошка? Святые угодники, ну конечно же!

— Я тоже… — неосторожно пробормотала Оболенская и тут же осеклась, осознав, что забылась. Если вдруг ее подозрения были верны, озвучивать их было бы далеко не лучшей идеей. Как жаль, что она не может поделиться своей находкой с Петром Ивановичем! Как жаль, что он, стоящий от нее всего лишь в паре-тройке шагов, кажется сейчас таким далеким… а может, все это и к лучшему. Она получила прекрасный урок того, насколько вредно бывает увлечение мужчиной для душевного здоровья и для дела, и хорошенько его усвоит.

К счастью для Настасьи Павловны, Его Сиятельство не обратил никакого внимания на ее странную реплику, полностью сосредоточившись на неосторожном движении Оболенской, которое было расценено им за добрый для себя знак.

— Я знал, что вы передумаете, Настасья Павловна! — просиял граф, мгновенно забывая о том, что меньше минуты тому назад требовал каких-то объяснений. — Ах, ma cherie, вы, однако, вынудили меня изрядно поволноваться! — улыбнулся он, поймав руку Оболенской и поднося ее к губам. Она хотела было осадить его, но вздох облегчения, вырвавшийся из груди Аниса Виссарионовича, от силы которого вспорхнул вверх белой птичкой так и висящий на лбу фельдмейстера платок, заставил Настасью Павловну сдержаться. Ни к чему сейчас было усугублять недовольство Ковалевского.

— Прошу меня извинить, но теперь я вас покидаю, господа, — только и сказала Оболенская, осторожно отнимая у графа свою руку и, царственно кивнув мужчинам на прощание, повернулась к лестнице. Следом за ней потопал Моцарт, а за Моцартом, на безопасном расстоянии — упорный Ковалевский, провозгласив: «Я вас провожу, Настасья Павловна!»

Когда Фучик и Петр Иванович остались одни, ежели не считать изумленных всем произошедшим гостей, фельдмейстер подобрал с полу свой платок и вернулся к прерванному разговору:

— Так что ты там, Петя, голубчик, говорил про мое родство с Павлом Андреевичем Оболенским? Тут, должно быть, какая-то путаница. Наша семья имеет связи только с Оболенским Алексеем Михайловичем, ныне покойным супругом Настеньки. И о каких таких конфузах ты толкуешь, позволь узнать? — вопросил Анис Виссарионович, с подозрением прищурившись, точно гончая, напавшая на след.

Скрывая раздражение от того, что граф крутился возле Настасьи Павловны, и неуместную радость от ошарашившей его новости о безвременной кончине супруга Оболенской, Шульц мысленно метался с одного ответа Фучику на другой. Изыскивая те слова, что не выдадут его с головою пред дядюшкой Настасьи Павловны — в это вдруг открывшееся обстоятельство лейб-квору пока верилось с огромным трудом — Шульц покачивался с пятки на носок и хмуро оглядывал сгруппировавшихся в центре залы гостей.

Итак, факты, с которыми теперь он имел дело, были более чем ясными.

Он спутал Оболенскую с дочерью Павла Андреевича, а Настасья Павловна с радостью ему в этом подыграла. Вопрос — для чего?

Он влюбился в нее без памяти, а она все это время водила его за нос, и, судя по всему, прекрасно себя при этом чувствовала.

Дядюшка Оболенской, оказавшейся на самом деле вдовой, в свою очередь, оказался фельдмейстер ом агентства, где служил Петр Иванович. А это означало, что теперь Шульц попадет под пристальное внимание собственного начальника.

— Должно быть, путаница, Анис Виссарионович, — согласно кивнул лейб-квор, так и подбирая слова для дальнейшего ответа. — Но я безмерно рад, что все разрешилось.

«И еще более запуталось», — прибавил он мысленно, но произносить вслух этого, разумеется, не стал. Однако ж теперь он мог на совершенно законных основаниях и, не боясь замарать честь дамы, ухаживать за Настасьей Павловной, ежели, конечно, она будет не против сего.

«И ежели Ковалевский не принудит меня к брошенной перчатке и встрече на рассвете», — вновь подумалось Шульцу.

— А конфузы… Да взять хотя бы мою беседу нынче с Павлом Андреевичем. — Петр Иванович беззаботно пожал плечами, говоря сим жестом, что случай этот не стоит особого внимания. — Беседовали о Настасье Павловне, да не о той.