— Из тела Зубатова, — монин стон был полон такой боли, что ой. — Не хочу больше человеком быть. Призраком лучше…
— О нет, Моня! — злорадно ответил я стервозно-нравоучительным голосом, — любишь кататься, люби и саночки возить!
Моня ответил новым стоном, но разжалобить меня не смог.
— Моня, а что ты пил, что тебе так плохо? — спросил Енох.
— Ну… мне всё попробовать хотелось… — жалобно простонал Моня.
— А конкретнее? — заинтересовался я.
— При мне он пил коньяк с пивом! — наябедничал Енох, — а потом почти бутылку шампанского высосал.
— Ого! — сказал я офигевшим голосом.
— И абсент пил, — пожаловался Моня. — Это из-за абсента мне так плохо.
— Кто же абсент с коньяком пьет? — удивился я.
— Да я так обрадовался, что почувствовал снова вкус к жизни, что хотел всё попробовать, — вздохнул Моня.
— Генка! Верни лучше меня в тело Зубатова, — подал из куклы голос Епифан, — сам видишь, что от этого придурка одни неприятности и никакого толку!
— Зато от тебя толк большой, — скривился я и невольно потрогал повязку на груди. — Чуть не угробил меня, урод!
— Я больше не буду! — клятвенно пообещал Епифан. — Я буду тебе всё помогать, Генка! Всё делать! Сам же видишь, что от этих идиотов толку вообще нету!
— Но-но! Я бы попросил! — возмутился Енох.
— Буээээ! — экспрессивно подтвердил свою позицию и согласие со словами Еноха Моня.
— Бля! — подытожил дискуссию я.
Я был сатрапом и живодёром. Так сказал обо мне Енох. А всё дело в том, что я заставил умирающего от похмелья Моню-Зубатова отмывать всю квартиру.
Ну а что, разве я должен?
— Ему же плохо! — нудел Енох, глядя как стонущий Моня с бледно-зелёным цветом лица, осторожно, на деревянных ногах, моет пол.
— А это я разве его так напиваться заставлял? — удивился я.
— Но он же от радости!
— От какой радости?
— Что почувствовал вкус жизни!
— Ну, вот сейчас у него продолжение, — мстительно сказал я, — теперь он этот вкус распробует сполна. — Никто не заставлял его блевать в моей комнате!
А к обеду, когда все агатбригадовцы пришли в себя и даже вернулся от весёлой вдовушки Гришка Караулов, Гудков устроил общее комсомольского собрание. Все чинно расселись на предложенных стульях прямо в коридоре и не ожидали от этого собрания ничего хорошего.
— Что за безобразие творится у нас в агитбригаде в последнее время⁈ — поставил вопрос ребром о дисциплине Гудков.
На этот вопрос не ответил никто, и Гудков продолжил:
— Дисциплины никакой! Кто куда хочет, тот туда и идёт! В любое время! И не ставит руководство в известность!
Гудков осуждающе посмотрел на невозмутимого Гришку Караулова и продолжил дальше:
— То шашни в коллективе крутят, то полную ванную крови набирают и пугают товарищей! То двери в чужие квартиры непонятно с какой целью выбивают!
Гудков смерил Клару недоброжелательным взглядом. Клара вспыхнула.
— Где Роман уже вторые сутки шляется, я тоже не в курсе! Был у нас один непутёвый бабник, теперь их развелось много!
Все молчали, потупившись.
Он долго вопил и разорялся, припоминая промахи и просчёты каждого. Досталось даже Нюре, от чего она вконец расплакалась.
— А некоторые даже в тюрьму умудрились попасть! — тяжелый взгляд Гудкова был адресован уже мне, — на товарищей с ножом бросаться! Тем более — на женщин!
— И нож у меня украл! — подала голос Шарлотта.
— И две проститутки от него ночью выходили! Я в замочную скважину видела! — моментально наябедничала Клара.
Все заулыбались понимающими улыбками. Гришка с уважением посмотрел на меня. Я же офигел от такой несправедливости. А Гудков покраснел и ничего не сказал.
— И где-то целыми днями пропадает, — добавила Люся и неодобрительно посмотрела на меня, — Уроки обещал учить, чтобы к экзаменам готовиться, Нюрка предлагала ему помочь, так он, видите ли, сильно занят у нас! А чем, я спрашиваю, занят? По агитбригаде ничего не делает, не помогает!
— Он в Рживец за реквизитом ездил, грузил его, — подал голос Гришка Караулов, — ты, Пересветова, прежде, чем нападать на человека и обвинять его во всех грехах, хотя бы факты изучи. А то языком болтать все горазды!
— Кто это языком болтает⁈ — взвизгнула Люся, — на себя посмотри, бабник! Ни одной юбки в Хлябове не пропустил!
— Не только в Хлябове, — вставила и свои пять копеек Клара.
— Кто бы говорил! — расхохотался Гришка, — давно ты Клара, стала такой? Да ты этому бедному Зубатову уже так нервы вымотала, что он пить начал. А ведь был идейный комсомолец. Не пил, не курил — это все знают.
Все закивал, подтверждая, мол, да, так всё и было.
Моня-Зубатов сидел рядом со мной. Был он уже не зеленоватого цвета (скотина Енох уговорил его таки опохмелиться), но всё равно цвет кожи у него отливал землистой желтизной.
— От тебя, Виктор, я тоже не ожидал, — вздохнул Гудков. — Ты всегда нам был живым примером, эталоном идеологической стойкости, как и должен быть настоящий комсомолец. На тебя все равнялись. А сейчас что?
Моня вздохнул и не ответил ничего. Ему и так было плохо. Он периодически вставал и пил воду прямо из носика старого медного чайника, который приволок с собой прямо на собрание.