Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

Через несколько дней я написала Зарницкому письмо: вы, мол, не приехали в назначенный день, вероятно, я вам не нужна и мы оба можем считать себя свободными.

Ответа нет. Опять почтальон, когда заходит во двор, ко мне не обращается или шутливо: “А вам пишут”. Сколько лет этому “утешению”!

Но я думаю: не может Зарницкий мне не ответить на такое письмо.

И письмо пришло! “Вы напрасно на меня обиделись, – писал Зарницкий. – Я не мог приехать за вами. Я сейчас имею должность начальника штаба погранвойск Северного Кавказа. Командующий погранвойсками уехал, и я не могу оставить штаб. Я пришлю своего адъютанта. 20 октября он приедет за вами”.

Но опять двадцатого никого не было. Через день или два я ушла из дому, а мама до вечера была на базаре. Приходим домой, соседка нам говорит: “Тут к вам военный приходил, целый день вас ждал, сказал, что зайдет завтра утром, сказал, чтобы вы ждали его до двенадцати”.

По описанию – не Зарницкий. Значит, сам не смог, значит, его адъютант. На следующий день жду его. Приходит. Молоденький, розовощекий (между собой мы стали называть его “поросеночком”). Он был татарин, с татарской фамилией, но я ее забыла. Потом он стал наркомом Татарской республики на Волге. У Евгении Гинзбург в “Крутом маршруте” он упоминается[23].

Он принес мне письмо от Зарницкого, чтобы я ехала с ним к Зарницкому в Ростов. Я заволновалась, пригласила “поросеночка” на обед, побежала к маме на базар (она там распродавала вещи – этим мы и жили).

Бегу к маме, а она навстречу. Несет судака. Обрадовалась: вот хорошо, будет чем угостить. Приготовили на первое борщ, на второе – судака в соусе. Мама рада, волнуется.

– Только вот что, Ага, как же ты поедешь? Ведь у тебя ничего нет, даже простыню и ту… не возьмешь же с собой свою латаную?

И порешили так. Я сейчас не поеду. Напишу Зарницкому, что еще не готова. Через месяц буду готова, тогда и присылайте за мной. Так и сделали.

Срочно стали собирать приданое. Для этого мы продали рояль. Когда нас выселяли из особняка генерала, мы въехали в небольшую квартиру, поставить рояль было некуда и он стоял у знакомых. Мы его продали.

Купили материала и нашили простынь, на старое ватное одеяло сшили пододеяльник, сшили мне платья – черное, голубое, белое. Ложки, посуду купили на толкучке. Кое-какое серебро у мамы оставалось. Она мне его дала. И старинное большое зеркало, что некогда стояло еще в Барнауле, в доме тех богатых поляков, которые сделали своим наследником дедушку.

Лена сказала:

– А я? А мне? А мне ничего? Вот это будет мне. Мама, дай мне это зеркало.

Ей всегда все отдавали. Но на этот раз мама напомнила Лене, что в свое время она получила приданое, еще при папе, и гораздо больше и лучше было это приданое, чем мое.

Мама поставила два условия: во-первых, венчаться в церкви и, во-вторых, меня сопровождать поедет Лена. Это Лена настояла, ей очень хотелось поехать в Ростов, а мама была рада – все-таки приличнее как-то с сестрой.

2 Ровно через месяц, теперь уже без опоздания, “поросеночек” приехал за мной. Это было 20 ноября 1922 года. Мне было девятнадцать лет, почти двадцать.

И вот мы отправились в путь – “картина, корзина, картонка…”[24]Чемоданов у нас тогда не было, только маленький чемоданчик при мне. В нем я везла самое ценное – серебряные ложки, – не выпуская из рук. Были баулы, узлы, упакованное в солому и в рогожу, перевязанное зеркало, и т. д., и т. д.

Вокзал. Поезд. Посадка.

Посадка! Это был ужас что такое! Тогда люди ехали даже на крышах. А мы с такими вещами – и в классный вагон. Мы бы с Леной, конечно, не сели, если бы не “поросеночек” и еще один военный – артиллерист, который сразу вызвался нам помогать. В драке, в свалке они втолкнули вещи, затем втиснулась Лена, а я – последняя вскочила на ступеньки, когда поезд уже тронулся. (Я не лезла вперед, я держалась скромно, в душе сознавая свое право самого главного лица здесь, но из-за этого своего “достоинства”, которое хотела соблюсти, чуть не осталась.) Когда я уже прыгнула на ступеньки, слышу вопли и рыдания нашей майкопской соседки из толпы оставшихся: “Лена, Ага, вы едете, а я вот с детьми остаюсь!” Но я ничем не могла ей помочь.

Посадка была дикая, но в вагоне неожиданно оказалось спокойнее и просторнее, чем можно было ожидать. Конечно, мест не было, но хоть не стояли впритычку.

Я протолкалась вперед, смотрю – наши сопровождающие заняли места на нижних полках, вещами завалили все на полу – и под полками (прежде под сиденьями не было ящиков для вещей) и между полками. На третьи полки вещи поднять было нельзя – всюду люди. Завалили все нашими вещами. Артиллерист, он был одессит, предупреждает:

– Приглядывайте, а то могут “ножки приделать” коробкам вашим под полками. И мы все время проверяли – тут ли они? Тогда кражи были страшные.