Агнцы Божьи

– Да, лечу иногда, – поморщилась Агафья. – Но только рецепта, который мне нужен и который знаешь ты, я не знаю.

– А что ты знаешь о том рецепте, который ты просишь? – прищурился хитровато Прокопий Силыч. – Чем он тебя привлекает?

– Он привлекает меня тем, что настойка, по нему изготовленная, делает человека безвольным и безмозглым истуканом, – ответила Агафья. – Я знаю, что ты готовишь такой и поишь своих перед оскоплением. Они боли не чувствуют, ничего не соображают, и… Одним словом, научи меня готовить это зелье, Прокопий. Очень оно мне нужно, очень.

Прокопий Силыч задумался, как вежливо отказать бывшей жене, но подходящие мысли не шли в голову.

– Что, Андрона приструнить мыслишь? – с ухмылкой предположил он. – Распоясался поди жеребец сибирский и из твоей узды выскользнул?

– Мои дела тебя не касаются, – огрызнулась Агафья, досадуя на то, что старец скопцов невольно разгадал её замысел. – Ты дай, чего прошу, или откажи. Внеси ясность своим поступком.

– Как готовить снадобье, я тебе не скажу, – вздохнул Прокопий Силыч. – А вот само снадобье, пожалуй, выделю немного. Только предупреждаю заранее, недолго оно действует, неделю всего. Только неделю Андрон истуканом безмозглым и бесчувственным пробудет, а потом… Он снова в себя придёт, и как провёл неделю, даже не вспомнит.

Агафья поморщилась, о чём-то раздумывая, а потом спросила:

– Это какую порцию я влить должна, чтобы он бревном побыл неделю?

– Полстакана, – ответил Прокопий Силыч. – Стакан вольёшь, он в беспамятство полное окунётся, а потом… А потом, когда очнётся, умом тронется.

– Бутылок десять давай! – с загоревшимися глазами попросила Агафья. – Если есть двадцать, давай двадцать, я всё заберу.

– Чего-о-о? – округлил глаза Прокопий Силыч. – Да я никогда не делаю свои настойки в таких количествах! Дам две бутылки, и будя. На большее не уговаривай и не проси.

– Да? А чего эдак мало? – разочарованно поинтересовалась Агафья. – Дай что есть, и я больше у тебя не объявлюсь.

– Только две пол-литровые бутылки, не боле, – заупрямился Прокопий Силыч. – У меня этого снадобья всего ничего остаётся, а травка, из которой я его готовлю, далеко, за Уральским хребтом произрастает.

– Хорошо, хоть две бутылки давай, – вздохнула огорчённо Агафья. – И за это благодарствую, спасибо тебе превеликое…

* * *

Множество болезней обострились разом. Всё чаще стало беспокоить сердце, воспалились лимфоузлы, ухудшилось зрение. Потом воспалились гланды, и стало очень больно глотать. Раскалывалась голова, пропал сон, и всё чаще стали возникать очень похожие на реальность видения. Уже два дня он ничего не ел. Вялость, безразличие, полная депрессия настолько овладели им, что он часами лежал в кровати неподвижно и без мыслей в голове.

Медсёстры, заходя в палату, делали обезболивающие уколы и уходили. А вот доктор, когда приходил во время обхода с осмотром, подолгу задерживался у его кровати, скрупулезно обследуя чуть ли не каждый участок его загнивающего тела.

Производя осмотр, доктор то и дело задавал вопросы, и Силантий, нехотя, сквозь зубы, отвечал на них.

– Улучшений, к сожалению, я не нахожу, – заканчивая осмотр, обычно говорил доктор. – Но и, слава богу, ухудшений тоже. А ты переставай хандрить, Силантий, возьми себя в руки.

Сегодня, перед рассветом, Силантий стряхнул с себя оцепенение, но радости или облегчения не испытал. Даже не будучи доктором, он хорошо знал безнадёжность своих хворей. Для него не было секретом, что изувеченный страшными ожогами организм больше не может сопротивляться болезням. Под действием настоек выходившей его женщины и хлыстовской богородицы Агафьи его состояние было сносным, и он уже надеялся, что вот-вот пойдёт на поправку, и вдруг…

Открылась дверь, и вошёл доктор.

– Здравствуй, Силантий! – поприветствовал он его. – Позволь осмотреть тебя и выслушать жалобы на своё самочувствие, если они у тебя есть.

– Да что жаловаться, Олег Карлович, – вздохнул Силантий. – День ото дня только хуже и хуже. В одном месте заглохнет, в другом ещё шибче заболит. Панцырь мой, видать, отходит. Всё, что под ним остаётся, огнём горит.

– А чего же ты хотел, этого и следовало ожидать, голубчик, – пожимая плечами, сказал доктор. – Сейчас, после обхода, придёт сестра и коросту твою мазью смажет.

Силантий вздохнул и ухмыльнулся.

– Да мне мази ваши, будто мёртвому припарка, – сказал он. – Облегчения от них я никаких не чувствую. Короста вон трещинами покрывается, а из трещин жижа гнойная выступает. Запахов я не чую, но когда сёстры ваши больничные меня мазью мазюкают, вижу по ним, что от исходящей от меня смрадной вони они морды в стороны воротят.

– За медсестёр не беспокойся, работа у них такая, – поморщился доктор. – А у тебя, если короста отходит, будем надеяться, что дело на поправку идёт.