Агония

Зала обвалилась хохотом и визгом, едко обожгло Косте сухие губы, челюсти разомкнулись, он понял, что сможет говорить, а от запаха и омерзения в голове неожиданно стало чисто и ясно. Однажды, когда его контузило и врач приводил его в себя нашатырем, Костя уже испытал такое чувство: то ли проснулся, то ли с того света шагнул назад, в жизнь. Он спокойно оглядел окружающих, серые лица и оловянные глаза. Вспомнился Коля Сынок - глаза ясные, голубые, до краев наполненные страхом. "Корнея не провести, не губите людей, назад не пойду", - говорил Коля в ту ночь. Воронцов с Мелентьевым парня уговорили. И он пошел. Костя как сейчас помнит его тонкую изящную фигуру, мелькнувшую под фонарем и растаявшую в темноте, затем оттуда запоздало донесся его звонкий смех. Долго Воронцов не мог понять, что означал и что напоминал смех смелого и по-русски бесшабашного парня, сейчас сообразил: так смеется Даша Латышева, знаменитая Паненка.

Сейчас она не смеялась, щурясь, словно кошка на свету, поглядывала на мужчин с ненавистью. Костю она забыла: парень оказался, как все они, пустой. "Мужики, мужики, - думала Даша, - кто вам поверит либо пожалеет, тот и дня не проживет. По одиночке из любого из вас кружева наплету, а когда вы стадом, водкой и кровью смазаны, - как ухватиться?"

Костя не находил решения, знал, тут оно, а что именно в руки взять, не находил. С момента убийства Сипатого прошло минут пять, не более. Корней уже за створку поводка держится, сейчас крикнет: "Ату! Фас!" Будет поздно, необходимо опередить.

- Время, дети! Мне пора, - четко сказал Корней, и Костя Воронцов опоздал. - Вот ваши деньги, - он собрал со стола червонцы, брошенные в начале вечера Сипатым и его подручными, сунул их в карман, а пачки червонцев, вывалившиеся из портфеля, подвинул к центру. - Забирайте, делите, я вам не Корень. Будете делить - глотки друг другу не перервите, сявки.

- Чтобы Корень сто тысяч отдал - да ни в жизнь, - прошептала Даша.

- Брось, Корень!

- Не отпустим!

- Сход уважай! - раздались голоса, притихли, стали трезвее, звякнула отодвигаемая посуда.

- Где сход? Кого уважать? Кто не пустит? - Корень оглянулся. Он явно ломал комедию, уходить не собирался. - Сначала вы за той падалью бросились, - он кивнул на дверь. - Потом и того хуже, - Корень повел глазами на Воронцова. - А вы знаете, за кем он сюда явился? За мной. Уголовке на вас на всех... Я им нужен. Стреляй, сказал он. Ясное дело, Корней стреляет, а все в стороне. Они одного парня мне уже подсунули, подмел я его. Савелий, Леха-маленький, было дело?

- Было, я и определил, - пискнул старик.

- Было, - рыгнул Леха. - Схоронили.

- Значит, Корнея они в горячей крови утопят и под вышку подведут, а вас - метелкой, как окурки с пола. Невиновные вы... Ну, кто за кражоночку, другой за скупочку получит мелочишку на бедность, иные же, неразумные, встанут на светлый путь.

- Брось, Корней, - перебил неожиданно лобастый мужик средних лет, одетый чисто, по-городскому. - Ты голова, не скажу, но людишек забижать ни к чему.

- Извини, Емельян, - Корней согласно кивнул, - с сердца я, бывает. Как мальчишечка: в него плюнули, а он в ответ шибче. Бывайте, люди. Удачи, - он поклонился на стороны и шагнул к двери.

- Стой, Корней, сход не отпускает тебя, - Емельян, подбадриваемый репликами присутствующих, поднялся. - Люди выбрали, уважай нас.

Корней стоял в своем строгом английском костюме, с офицерской выправкой, мял в руках белоснежный носовой платок и поглядывал из-под тяжелых век грустно и осуждающе. Далеко не бесталанный он был человек, безусловно.

Только вздернутые на нервы водкой и кровью люди притихли, смотрели на Корнея с надеждой, словно дети малые на отца, который собрался бросить их. Паузу он выдержал до предела, когда струна напряжения готова была лопнуть. Сказал:

- Подойди, Емельян.

Того поднесли Корнею чуть ли не на руках и отхлынули, оставили одних.

- Я тебя уважаю, и ты меня пойми, - тихо сказал Корней. - Здесь, считай, сорок душ, каждый меня в личность запомнил. Уголовка на хвост наступит им - хоть одна сука найдется?

Емельян переступил с ноги на ногу, кивнул и согласился:

- Непременно отыщется.

- И этот, - Корней чуть заметно повел бровью в сторону Воронцова, теперь по моему следу бросится, всю свору спустит. Они своих не прощают, сам знаешь.

Емельян посмотрел на воров, на милиционера и девчонку, стиснутых охраной, вновь перевел взгляд на застолье. "Один? - подумал он. - Святая простота ты. Корней. Да за твою душу свой грошовый срок поменять тут с десяток отыщется".

- Я не так глуп, как ты, Емельян, - Корней выдержал паузу, - думаешь.

- Они, - Емельян указал на Дашу и Воронцова, - не выйдут отсюда, и никто никогда, Корней, твоего имени не назовет, даже в кошмарном сне.

- Круговая? - умышленно громко спросил Корней. - Сами решайте, я от дела в стороне. Емельян вынул нож, поднял его и спросил:

- Ну? Докажем Корнею, что мы не сявки?