Агония

Вражда возникает там, где начинается политика. И в католической, и в православной церкви существует фундаменталистское крыло, которое так и не приняло идею светского правового государства, устанавливающего формальное равенство «людей греха и добродетели, мудрости и глупости, правды и мошенничества, любви и ненависти». Плюрализм, терпимость к инаким для фундаменталистов равносильны нравственной нейтральности. Правовому государству они противопоставляют так называемое «государство правды», в котором стерта граница между правовой и моральной нормативными системами. Разрушение этой границы и есть суть любого фундаментализма.

Обличая «бездуховную, утилитарную, потребительскую буржуазную цивилизацию», негодуя по поводу «самоотравления открытого общества» свободой и терпимостью, религиозные фундаменталисты стремятся вернуть мир к порядку, с которым церковь всегда была неразрывно связана и который всегда освящала: к порядку феодальному. Смычка клерикалов с крайне правыми политическими группировками существует во всех странах. Выступающее против секуляризации и либерализма течение в католичестве носит название «интегризм». Это «до степени смешения» созвучно другому названию: интегрализм, разновидность фашизма. Церковное учение об изначальной испорченности человеческой природы прекрасно встраивается в фундамент крайне правой политической идеологии, отрицающей и равенство, и свободу.

Сегодня католическая церковь Польши – одна из самых консервативных национальных католических церквей. Но даже в ней влияние фундаменталистов не идет в сравнение с их влиянием в РПЦ. Наша «первенствующая и главенствующая» сумела опереться с одной стороны на поддержку Кремля, вознамерившегося возвращать неразумную разложившуюся Европу к ее «изначальным христианским ценностям», с другой на патерналистски настроенную традиционалистскую массу. Эти люди в большинстве своем не являются ни христианами, ни даже савлианцами. По большому счету они язычники-государствопоклонники. Защита религиозных чувств и святынь – это для них просто утверждение права государства вводить идеологические запреты. Это форма отрицания западного либерализма.

РПЦ выжала, кажется, уже все что можно из своего мученичества в эпоху большевистского террора. Главное, чего она добилась, – на какое-то время защищать атеизм стало неприличным. Человек, заявляющий о своем атеизме, отвергающий религию как таковую, как бы оказывался в одной компании с большевистскими палачами. И только сейчас, когда, по общему признанию, «клерикалы всех достали», нерелигиозная общественность стала избавляться от этого комплекса вины. Начала, что называется, «вставать с колен».

Однако сразу же остро встал вопрос об отношении нерелигиозной общественности к тем православным, которые крайне правыми мракобесами не являются. Которые секулярным демократам вовсе не враги. Которые понимают православие как религию любви, а не ненависти. Которые против запретов и погромов. Которые знают, что бога оскорбить нельзя просто потому, что человек не в силах причинить ему вред. Неизбежен ли конфликт с ними на радость церковным мракобесам?

Борис Колымагин с тревогой пишет о том, что до недавнего времени никто из публицистов демократического лагеря не возлагал на православных либералов моральную ответственность за действия церковных мракобесов. «Все понимали, что в Церкви много чего есть, она в каком-то смысле – срез всего общества». А вот теперь – упрекают. Так Колымагин откликнулся на резкую статью Виктора Шендеровича, который предложил православным уже определиться с тем, что же такое православие, и выразил непонимание того, как приличные люди могут состоять в одной организации с Чаплиным и Смирновым.

Еще более категорично выступил Игорь Яковенко. Лицо православия невозможно очистить от Чаплина, Смирнова, Цорионова. Оно все уйдет в очистки. «Приличных православных» Яковенко сравнил со сторонниками «социализма с человеческим лицом», которые все отчищали это лицо от извращений Мао, Пол Пота, Сталина, Хрущева, Брежнева, пока лицо страны вообще не перестало быть социалистическим.

Кстати, я не помню, чтобы у сторонников «социализма с человеческим лицом», участвовавших в диссидентском движении, возникали непреодолимые проблемы с также участвовавшими в этом движении сторонниками буржуазной демократии или православной монархии. Все в равной степени рисковали годами лишения свободы за распространение самиздата, за сбор информации о преследованиях, за подпись под протестом против очередного судилища. Проявляли солидарность друг с другом. И отношения были вполне товарищеские. При этом каждый оставался при своей идеологии и продолжал ее отстаивать. Но всех объединяло неприятие цензуры и репрессий. Иное дело – «кухонные прогрессисты» внутри КПСС. Кухонные, потому что их прогрессизм не выходил за пределы их кухонь. Люди узнали об их прогрессизме только тогда, когда партийное начальство высочайше дозволило.