Агония и возрождение романтизма

Так или иначе, расхождения между ними неуклонно росли. Возмущал Фета, как известно, и сам отказ Льва Николаевича от своих литературных шедевров в пользу въедливой дидактики. Конечно, это общее место в любых упоминаниях об их контактах, но здесь важно будет уточнить неотмеченную и весьма колоритную подробность этой дискуссии. При всем его политическом консерватизме у Фета внезапно пробуждается память о крамольном письме Белинского к Гоголю – и он парадоксальным образом прибегает к почти тождественной аргументации.

Напомним, что критик жестоко порицал Гоголя – «великого писателя», автора «дивно-художественных, глубоко-истинных творений» – за его отречение от них в пользу крепостнического обскурантизма:

И это не должно было привести меня в негодование? Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки…

Эти обличения Белинский сопровождает оскорбительным диагнозом: «Или вы больны, и Вам надо спешить лечиться, или не смею досказать моей мысли…»

В письме к Толстому от 28 сентября 1880 года Фет, безо всякой ссылки на своего либерального предшественника, повторяет его инвективы, просто переадресовав их Толстому:

Я не могу понять, как можете Вы стать в ту оппозицию с теми капитальными вещами, которые так высоко оценены мною <…> Если бы я по вражде убил Вас, и тогда бы сказал, что это сокровищница художественных откровений <…> Или Вы шутите, или Вы больны. Тогда, как о Гоголе, сжегшем свои сочинения, надо о Вас жалеть, а не судить (Пер. 2: 100–101).

Именно тогда, в начале 1880-х годов, писатели уже навсегда раздружились. У Толстого вызывали брезгливость и одиозная политическая позиция Фета, и его скандальный монархизм, и честолюбие, принимавшие со временем все более диковинные формы. В конце концов его былой панегирик Фету – «Я свежее и умнее вас человека не знаю» – сменится противоположной оценкой: «Старик злой и глупый».

Спор о России Фет и Тургенев

Возвращаясь к вопросу о социальных приоритетах Фета пореформенного периода, уместно будет перейти заодно и к его идеологическим взаимоотношениям с Тургеневым (помимо прочего, малоудачным редактором стихов Фета). В собственно биографическом плане их контакты основательно изучены, в частности Н. П. Генераловой и другими исследователями. В августе 1862 года Тургенев в письме к поэту дает ему знаменитое определение: «Вы – закоренелый и остервенелый крепостник, консерватор и поручик старинного закала»[324]. Стоит ли напоминать, насколько этот полемически шаржированный типаж был тогда далек от действительности?

Через два-три десятилетия после великих реформ он, подобно самому Тургеневу, по-прежнему, хоть и с некоторыми брюзгливыми оговорками, оставался противником крепостного права – как, впрочем, и его паразитического исчадья – крестьянской общины, ненавистной обоим. Асланова и Щербакова в предисловии к составленному ими сборнику «Наши корни» совершенно справедливо указывают, что Фет намного упредил П. А. Столыпина с его идеей крепких и обособленных крестьянских хозяйств (НК: 6). И все-таки его продолжали обзывать именно «крепостником» (эту замшелую глупость повторяли, кстати, и Ленин с Крупской). Лишь в 1982 году А. Е. Тархов впервые подчеркнул чисто фермерский, «предпринимательский» характер его аграрной деятельности.

Создатель «Записок охотника», внесший столь внушительный вклад в освобождение крепостных – как, кстати сказать, и чернокожих невольников в США, – по отношению к крестьянам сразу же занял, однако, весьма реалистическую и, значит, пессимистическую позицию (хмурый прогноз на этот счет просквозил уже в репликах его Базарова в «Отцах и детях»). Но и Фет очень быстро проделает близкую эволюцию. В воспоминаниях он, сетуя на свою тогдашнюю политическую наивность, рассказывает, как в начале 1861-го крестьяне его зятя отреагировали на зачитанную им весть об освобождении:

– Ну что, Семен, слышали манифест? – Слышали, батюшка, Лександр Микитич. – Ну, что же вам читал священник? – Да читал, чтоб еще больше супротив прежнего слухаться. Только и всего (МВ: 365).