Агония и возрождение романтизма

А мы, русские, с фабулой обращаться не умеем, фабулы не знаем и поэтому фабулу презираем <…> Но презренье это – презренье провинциалов. <…> Русский театр технику интриги, фабульную традицию игнорирует. И поэтому русского театра не существует. <…> Говорят, в наше время роман невозможен. Неправда: вот же есть он на Западе. У нас роман зачах, потому что мы забыли про фабулу <…> но там в Англии, во Франции – от писателя обязательно требуют одного: презренной занимательности! Чтоб интересно было читать, чтоб оторваться нельзя было от интриги <…> Культура фабулы на Западе непобедима, и поэтому западный роман не умер <…> Скучными стали мы, до тошноты, до зевоты, настоящими русскими народниками <…> Нелюбовь к фабуле придушила русскую романтическую трагедию, русский романтический роман в зародыше <…> Мы владеем всем, кроме фабулы. Значит, будем вводить фабулу в готовое чучело лирических, психологических, бытовых рассказов[402].

Воздействие «Фабулы» сказывается еще в одном, самом злободневном аспекте этой темы, представленном у Лунца в ударной, заключительной части его манифеста.

Дело в следующем. Персонаж Жаботинского доказывает, что необходимым условием для широкого и прочного усвоения какой-либо идеи или тенденции, заложенной в литературном произведении, является именно ее фабульное воплощение. Помимо шедевров наподобие «Дон Кихота», сюда относятся и такие чисто агитационные сочинения, как «Хижина дяди Тома»:

Конечно, «Хижина дяди Тома» сильна тенденцией, но книга эта была бы давным-давно забыта, если бы ее тенденция проявлялась в форме проповеди или в форме внутренних переживаний рабовладельца, который постепенно прозревает. Книга эта жива потому, что ее тенденция выявляется исключительно в событиях видимой жизни. И тенденция «Декамерона», и тенденция «Робинзона», и вообще идея всякой бессмертной или долговечной книги сказана в фактах, а не в словах.

И анонимный собеседник автора прибавляет:

Ваш Чехов был большой талант. Но через тридцать лет… его даже в России перечитывать не будут. И вообще я верю, что эта болезнь века – литература без фантазии – скоро пройдет, и тогда нас, англичан, поблагодарят еще за то, что мы, в самый разгар этой моды на неуловимые расплывчатости, хранили в своей литературе традицию действия, точных контуров <…> И она еще понадобится.

Как видим, многим она действительно скоро понадобилась – и Лунцу в наибольшей мере. Призывая, вослед Жаботинскому, внедрять «идею» в фабульное построение – которому надо учиться у Запада, – он вторит ему и в своих нападках на вялый чеховский психологизм: