Агония и возрождение романтизма

В общем, незваный гость вступает в царство волшебных «невероятий». Внезапно ему чудом удается восстановить утраченный номер той девушки, с которой он встретился на рынке, дозвониться до нее по заведомо бездействующему телефону и разузнать ее адрес.

К ночи эйфория вытесняется тревогой и страхом: «Призраки вошли в тьму». Сперва он слышит, как к нему приближается кто-то невидимый и легкий; а затем с «тихим, задорным смехом» его настойчиво зазывает куда-то в сумрачные недра здания женский голос, «красивый и нежный». В одном из зеркал ему на мгновенье почудилось,

что тени зеркальной глубины полны согнутых, крадущихся одна за другой женщин в мантильях или покрывалах <…> и только их черные глаза с улыбкой меж сдвинутых лукаво бровей светились и мелькали неуловимо.

Голос в темноте звучит «все задушевнее и тревожнее», «вкрадчиво и мягко» – и, доверчиво следуя за ним, герой просто по счастливой случайности не срывается в уготованную ему бездну (пролет, пробитый между этажами). Теперь до него доносится, удаляясь, уже не «задорный», а иной – жестокий и холодный смех, звучащий «по ту сторону ловушки».

Скрываясь от таинственных и коварных врагов, пришелец заходит в узкий боковой проход и попадает в помещение с маленьким отверстием, расположенным под самым потолком, над уже знакомым ему центральным залом банка. Отсюда он, правда, ничего не видит, зато на слух различает все приметы «веселой жизни», текущей внизу, отрывки бесед, звон посуды, «мелодические лукавые интонации»:

Это был банкет, бал, собрание, гости, юбилей – что угодно, но не прежняя холодная и громадная пустота с застоявшимся в пыли эхом. Люстры несли вниз блеск огненного узора <…> Музыка начала играть кафешантанную пьесу <…> Интерес различных групп вертелся около подозрительных сделок, хотя и без точной для меня связи разговора вблизи. Некоторые фразы напоминали ржание, иные – жестокий визг; увесистый деловой хохот перемежался с шипением. Голоса женщин звучали напряженным и мрачным тембром, переходя время от времени к искушающей игривости с развратными интонациями камелий. Иногда чье-нибудь торжественное замечание переводило разговор к названиям цен золота и драгоценных камней; иные слова заставляли меня вздрогнуть, намекая убийство или преступление не менее решительных очертаний. Жаргон тюрьмы, бесстыдство ночной улицы, внешний лоск азартной интриги и оживленное многословие нервно озирающейся души смешивались с звуками иного оркестра, которому первый подавал тоненькие игривые реплики <…> Чья-то речь уже тихо текла там <…> – Привет Избавителю! – хором ревел хор. – Смерть Крысолову!

Мимо спрятавшегося пришельца проходит пара невидимых ему собеседников, и один из них называет другому адрес таинственного Крысолова, подлежащего умерщвлению: оказывается, это адрес той самой девушки.

С ним его дочь, – прибавляет заговорщик. – Это будет великое дело Освободителя. Освободитель прибыл издалека. Его путь томителен, и его ждут в множестве городов. Сегодня ночью все должно быть окончено. Ступай и осмотри ход.