Агония и возрождение романтизма

Быть может, сударыня, Вы суккуб? Или же Вы не разделяете веры в их существование? А если Вы все же из породы суккубов, то почему Ваши появления удручающе неосязаемы? Ах, если бы Вы согласились хоть раз воплотиться, чтобы развеять терзающие меня сомнения!

По чести говоря, сударыня, Вы удостаиваете меня своими визитами совершенно бессистемно, чем иногда ставите меня в затруднительное положение. Помните ли Вы, как однажды пожаловали ко мне во время экзамена? Я был тогда так ошеломлен, что чуть не провалился на испытании, – но потом Вы навеяли мне решение трудной задачи, и в итоге я сдал экзамен превосходно. Откуда, сударыня, так хорошо знаете Вы векторную алгебру и дифференциальное исчисление? Все ли вообще Вам известно? Если да, то, умоляю Вас, откройте мне, что будет далее с нами? Следует ли мне умереть, чтобы встретиться, наконец, с тою, которая безмерно дорога мне? Или это был бы опрометчивый шаг, могущий разлучить нас навеки?

Я люблю Вас, ах, я люблю Вас, кем или чем бы Вы ни были! Ваши приходы и исчезновения только разжигают мою страсть, не суля ей исхода. Вчера я вновь увидал Вас – в обрамлении зыбких ветвей, в проеме вечернего неба. Вы сливались с сумраком – нет, Вы и сами были этим сумраком; Вы были бледным дождем, пением иволги, кромкой над нежной бездной.

Заклинаю Вас, отзовитесь на мое письмо – любым из тех бесчисленных способов, которыми Вы владеете. Не зная ни здешнего, ни тамошнего Вашего адреса, я решил воспользоваться самым надежным. Завтра я брошу письмо в камин – его жертвенный дым дойдет до Вас, как фимиам доходил некогда до богов. Дождусь ли я ответа еще в здешнем мире? Или Вы ответите позже?

Ваш верный

АП.

Памяти Мурра Докладная записка Фемистокла Тимофеева, сравнительно молодого котенка

Никогда еще не возникало у меня ни малейшего желания уподобиться моим вымышленным предкам, чтобы портить досуг графоманией, чуждой нашей кошачьей натуре. Если бы не испытанное потрясение, никогда бы я не взялся за перо, а продолжал бы прокладывать по крышам и стокам свой жизненный путь.

Виною всему – мать моя, И. Тимофеева. Мать моя, трехцветная кошка Исидора Тимофеева, проживающая со мною по адресу ул. Пятницкая, д. 4, давно уже выказывала странные наклонности, идущие вразрез с кошачьими ценностями как морального, так и социального порядка. Чураясь общества, она проводила ночное время в медитациях, обхватив передними лапами веник, вибрируя хвостом и изливая свое томление в непристойных завываниях, напоминающих человечьи песни о любви и дружбе. Так продолжалось уже более месяца, и я, хотя и сознавал всю предосудительность такого поведения, не придавал ему поначалу серьезного значения. Но продвигаясь по стезе взросления и умудряясь с каждым ее витком, я стал все чаще задумываться над причинами этого безрассудства, тем более прискорбного, что его виновницей оказалась особа, произведшая меня на свет и потому несущая предо мною нравственную ответственность. Погрузившись таким образом в планомерные изыскания, я обнаружил, что вышеупомянутая мать моя, Исидора Тимофеева, посредством энергичного трения туловищем о веник, усиленного вибрирования хвостом и вращения обоими глазами начала вытягиваться, стремительно возрастая в размерах и параллельно с этим лысея по всему телу. Через несколько минут она превратилась в обнаженную людскую особь женского пола, в которой я сразу опознал проживающую в доме № 9 по нашей улице вдову Элеонору Крепдешин, хозяйку овощного ларька. Означенную Элеонору (в девичестве Степаниду) Крепдешин я не раз встречал как в вышеуказанной лавке, так и в ее пешем следовании по Пятницкой улице и должен особо отметить, что по отношению ко мне эта дама всегда проявляла дружелюбие, хотя, по правде сказать, и пользы от ее расположения было немного, ибо я никогда не был охотником до капусты и брюквы, коими она пыталась меня потчевать.

Однако, совпадая теперь в телесных очертаниях с этой особой, мать моя, в очевидном отличии от Элеоноры Крепдешин, оставалась совершенно нагой, что, насколько мне известно, расходится с привычками, характерными для большинства людей. Что же касается Элеоноры Крепдешин, то она на моей памяти всегда облекалась в платья темных тонов, выделяющие те участки, где у людей сосредоточена женственность.

Мать моя, Исидора Тимофеева, будучи, повторяю, совершенно нагой, обхватила задними ногами веник и вылетела на нем в окно – что опять-таки, как мне кажется, не входит в привычки Элеоноры Крепдешин, всегда передвигающейся, по моим наблюдениям, способом прямоугольного и равномерного хождения.

Взволнованный – и, не скрою, глубоко возмущенный увиденным, я ринулся вслед за матерью моей из окна и, невзирая на ушибленную при падении лапу, пустился бежать по улице, над которой пролетала И. Тимофеева, но вскоре потерял ее из виду, ибо она летела со скоростью, показавшейся мне сверхъестественной или даже антинаучной.