Агония Хана

– Ты должна меня отпустить… – очень хрипло, низко. Так, что я едва разбираю слова, – для тебя и для детей так будет лучше. Я дно…Птичка. Я болото. Я затянул вас слишком глубоко…так глубоко, что дальше я должен отпустить и тонуть один. Я…даже прощения просить не могу…не могу. Потому что это как-то убого, как-то так презрительно мелко.

– А ты не проси, – приподнимаясь на носочки и целуя его спину в низком вырезе майки. – зачем просить о том, что уже исполнено…Мне не за что тебя прощать. Ты не причинял боль Ангаахай. Никогда. А…Дина…Дина мертва и больше не чувствует боли. Я ее убила. Не ты…

Огромное тело Хана трясется, покрывается мурашками, и я вижу, чувствую каждую из них. От прикосновения моих губ он вздрагивает.

– А кто убьет меня…Вера?

Впервые назвал меня русским именем, и теперь вздрогнула я.

– Кто убьет ту тварь, которая жила во мне и могла себе позволить калечить тебя, смогла не унюхать, не различить твой запах, смогла, как слепая сука…не различить черты твоего лица.

– Ты…ты сам ее уже давно казнил. Вот они – следы казни…

Обошла его и стала напротив, нежно касаясь шрамов на его лице, плечах, руках.

– Вот они – следы твоей смерти. Я даже не знаю, сколько раз ты умирал, любимый.

Обхватил кисти моих рук и сдавил их.

– Не касайся этого уродства. Не пачкайся.

– Я не вижу уродства… я вижу тебя. Самого прекрасного из мужчин. Единственного. Моего. Он может быть покрыт миллионами шрамов, он может остаться без кожи, без костей, и я все равно его узнаю, я все равно буду любить его, понимаешь? И если…если он захочет умереть, я последую за ним. В болезни и здравии…

– Пока смерть не разлучит нас…

Закончил он, а я приложила палец к его губам.

– Пока смерть не соединит нас навечно.

Приподнялась, чтоб потянуться к его губам, но Хан удержал меня за плечи, не давая этого сделать, но я обхватила его голову обеими руками и все равно нашла его рот. Коснулась своим и ощутила, как он весь содрогнулся, услыхала, как застонал.

– Поцелуй меня…воскреси меня, Тамерлан…воскреси нас…

Нежно касаясь его рта, целуя нижнюю губу короткими поцелуями.

– Помнишь…помнишь, мы смотрели на лебедей, и я говорила тебе, что буду ждать тебя всегда, что буду любить тебя вопреки всему. Помнишь? Я все еще безумно люблю тебя, Тамерлан…А ты…ты любишь меня? Скажи? Вот здесь…вот здесь все еще живу я?

Прижала ладонь к его груди, туда, где бешено колотилось его сердце.

Выдохнул судорожно и прижал мою руку еще сильнее.

– Там…негде жить, Птичка.

И мне вдруг стало страшно.

– Там…нет сердца, понимаешь?

Не хочу этого слышать. Если он скажет, что больше не любит меня, я просто умру.

– Вместо сердца там ты. Вся ты у меня в груди. Кровоточишь, болишь, истекаешь слезами и заставляешь меня орать от страданий. Ты – мое сердце.

С громким стоном впилась в его губы своими губами. Сильно, жадно, так, чтобы захлебнуться его дыханием, так, чтобы глотнуть вместо кислорода его судорожный выдох. Меня обожгло адской волной возбуждения. Настолько сильной, что кажется, все мое тело запылало, и я вцепилась в его майку, потянула наверх, сдирая с его тела, стягивая через голову, чтобы в нетерпении провести ладонями по испещрённой шрамами груди. Я изголодалась, я иссохла и истосковалась по его ласкам, по его сильным рукам, по его сумасшедшим губам.

– Я… я сделаю тебе больно, – упирается, пытаясь меня отстранить.

– Нет…ты сделаешь мне хорошо. Как раньше…как когда-то. Я хочу тебя, Тамерлан. Я очень сильно тебя хочу.