Агония христианства

Так называемое первоначальное христианство, то есть христианство Христа – словосочетание не менее абсурдное, чем «гегельянство Гегеля»: Гегель не был гегельянцем, Гегель был Гегелем, – было, как это уже говорилось тысячи раз, апокалипсическим. Иисус из Назарета верил в близкий конец света и потому говорил: «Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов» и «Царство Мое не от мира сего». И наверняка он верил в воскресение плоти на иудейский манер, а не в бессмертие души в духе платонизма, верил в свое второе пришествие в мир. Доказательства тому можно найти в любой книге, содержащей в себе добросовестное толкование священных текстов. Ведь экзегетика требует добросовестности.

А в том грядущем мире, в Царстве Божием, скорого пришествия которого тогда ожидали, плоть не должна будет множиться, не должна будет сеять семя свое, потому что там не будет смерти.

В Евангелии Святого Матфея (XXII, 23–33) говорится – и здесь раскрывается коренной, существенный аспект христианства, – что сперва Иисуса искушали фарисеи, спрашивая Его, позволительно ли давать подать кесарю, Империи, или нет. Когда же Он ответил им свое знаменитое «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу», приступили к Нему саддукеи – эти не верили, как фарисеи, в воскресение плоти и загробную жизнь – и задали ему такой вопрос: «Учитель! Моисей сказал: «Если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему». Было у нас семь братьев: первый женившись умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему; подобно и второй, и третий, даже до седьмого; после же всех умерла и жена. Итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? Ибо все имели ее». Иисус сказал им в ответ: «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией; ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божий на небесах. А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова?» Бог не есть Бог мертвых, но живых. И слышав народ дивился учению Его».

И отсюда – агония христианства, дающего отпор и фарисеям, и саддукеям.

Но после того, как умер Иисус и воскрес Христос, в душах верующих родилась вера в телесное воскресение и одновременно с нею вера в бессмертие души, чтобы агонизировать в них. И эта великая догма о воскресении плоти по-иудейски и бессмертии души по-эллински породила агонию Святого Павла, этого эллинизированного иудея-фарисея, который говорил, запинаясь, на своем могучем, полемическом греческом.

Как только улеглась тревога, вызванная близким концом мира, и те первые христиане, которые слушали Иисуса и приветствовали Его при входе в Иерусалим, увидели, что не пришло еще Царствие Божие на землю мертвых и живых, верных и неверных – «Да приидет Царствие Твое!», – тогда каждого из них охватило предчувствие своего собственного, индивидуального конца мира, конца его мира, мира, которым был он сам, который он нес в себе: тогда и начал осознавать каждый свою телесную смерть и свое христианство, свою религию; этот страх смерти должен был вызвать к жизни нечто парадоксальное: индивидуальную религию, religio quoe non religat. [44]Ибо мы, люди, живем сообгца, но умираем в одиночку, и смерть – это предельное одиночество.

Вместе с разочарованием в близком конце мира и наступлении Царствия Божьего на земле для христиан умерла история. Ведь первые, евангельские, христиане, которые слушали Иисуса и следовали за ним, имели сознание и чувство истории. Возможно, они были знакомы и с Исайей, и с Иеремией, хотя эти пророки не имели ничего общего с Фукидидом.

П.А.Кушу был прав, когда говорил (Le Myst`ere de Jesus,p. 37–38), что Евангелие «это не история, хроника, рассказ или жизнь». Евангелие это «Благая Весть».Святой Павел называл его Тайной( Рим.,X, 15–16). Евангелие это откровение Бога.

Но это откровение Бога, эта тайна и должна была стать для них историей. А история – это прогресс, тогда как откровение прогрессировать не может. Дело обстоит именно так, несмотря на то, что граф Жозеф де Местр с диалектической агонией говорил об «откровении откровения».

Воскресение тела – надежда иудейская, фарисейская, душевная – почти плотская, – вступило в конфликт с бессмертием души – надеждой эллинской, платонической, духовной, или спиритуалистической. В этом и заключается трагедия, агония Святого Павла. И агония христианства. Ведь воскресение плоти – это нечто физическое, нечто совершенно индивидуальное. Монах, отшельник, одиночка может воскреснуть телесно и жить, если, конечно, это настоящая жизнь, только в Боге.

А бессмертие души – это нечто духовное, нечто социальное. Кто сотворит себе душу, кто оставит после себя творение, тот будет жить в нем и вместе с ним в других людях, в человечестве, и жизнь его может продлиться настолько, насколько продлится жизнь человечества. Это и значит жить в истории.