Агония патриархата

Со временем, однако, феминистки пришли к выводу, что в главном враге женщин следует видеть еще и врага детей, а поскольку все мы были детьми, то и врага человечества. Так, в «Гинекологии» [22] Мери Дэйли я нашел ссылку на книгу Франсуазы Дюбоне «Феминизм или смерть», [23] в которой автор вводит в обращение слово «экофеминизм» и уверяет, что «под угрозу поставлена судьба человечества и всей планеты, и никакая «революция», осуществляемая под руководством мужчин, не в состоянии устранить ужасы перенаселения и уничтожения природных ресурсов». Далее, в своем эссе, посвященном «Метаэтике радикального феминизма», она замечает: «Я разделяю основную предпосылку, но придерживаюсь иного подхода и расставляю иные акценты. Уделяя внимание всем видам загрязнения в фал- лотехническом обществе, я рассматриваю в этой книге, главным образом, загрязнение ума, духа и тела, вызываемое патриархальным мифом и языком на всех уровнях: от грамматических стилей до типов волшебства, от религиозного мифа до неприличных анекдотов, от церковных гимнов с почитанием «реального присутствия» Христа до коммерческой вкрадчивости в рекламах кока-колы как «настоящем лакомстве», от догматических доктрин о «Господе Боге» до поддельных рецептов пирогов для домохозяек, от рекламы, воздействующей на подсознание, до «высокого» искусства. Фаллический миф и язык порождают, узаконивают и маскируют материальное загрязнение, угрожает уничтожением всему живому на этой планете».

Мери Дейли утверждает, что восемь смертных грехов, исходя из которых отцы церкви разъясняли греховность человеческого ума, существуют в контексте фаллократии (как они называют патриархальное помрачение общественного сознания).

Рут Эйслер в «Чаше и клинке» [24] более определенно указала на патриархат как на главную проблему человечества. Резюмируя основные результаты специальных исследований, Эйслер напоминает нам, что патриархальный образ жизни, отнюдь не присущий человечеству, представляет собой падение из «рая» допатриархального состояния в эпоху неолита. Она утверждает, что говорить о патриархальном укладе, значит говорить об обществе, основанном на господстве, и что такое общество, основанное на господстве мужского начала (санкционированного силой), является центральной аберрацией нашей культуры. Благодаря важности даже этой одной мысли работа Эйслер «Чаша и клинок» имеет гораздо большее значение, чем обычная популяризация антропологических и исторических исследований. Возможно, эта ее мысль вполне оправдывает утверждение Эшли Монтегю, что ни одну книгу он не рекомендовал бы так, как эту, и она «достойна стать самой важной работой со времени появления «Происхождения видов» Дарвина».

И все же не Эйслер я обязан своим пониманием патриархата, как корня нашей макропроблемы. Впервые я заинтересовался этой темой в середине 50-х годов, а вдохновение черпал при этом из более старого и менее известного источника. Таким источником послужил один чилиец, который более пятидесяти лет назад осознал критическое состояние мира. Назвав эту книгу «Агонией патриархального уклада», я посвятил остальную ее часть видению Тотилой Альбертой триединого общества.

Тотила Альберт родился в Чили и после первой' мировой войны стал известным скульптором. В Берлине современники называли его «немецким Роденом». По-видимому, он лучший из скульпторов, которых подарила миру Чили. В силу различных обстоятельств он не приобрел мировой известности, и большая часть его работ (первоначально выполненных в гипсе) погибла от разрушительного действия времени.

После смерти отца Тотила пережил в возрасте 38 лет смерть при жизни, которая оказалась для него переходом к возрождению или, как он сам называл, «саморождению», после чего, оставив скульптуру, стал писать стихи на немецком языке. К счастью, друзья в предвоенном Берлине оказали ему поддержку, и он смог целиком посвятить себя сочинению поэтических произведений. Поэзия стала для него центром врастания в новую жизнь. Накануне объявления второй мировой войны (и закрытия границ Германии) он вернулся на родину, в Чили.

Здесь в возрасте 48 лет он женился и, продолжая сочинять поэтические произведения, вновь занялся скульптурой, чтобы зарабатывать средства к существованию. Что касается скульптуры, то у него было несколько учеников, которые ценили главным образом целительную близость с ним. Уверен, что в то время он стремился встряхнуть всех, с кем ему приходилось соприкасаться, и пробудить от «патриархальной спячки».

Он не был философом в строгом смысле слова и приобрел политическую интуицию не с помощью дискурсивного мышления, а в результате длительного и драматического процесса внутреннего развития, благодаря которому в зрелые годы превратился из скульптура в поэта и мистика.