Агония

– Не знаю такой, меня Дарьей зовут, запомни, Корней, твердо: Дарья Латышева.

Хан, поставив в углу тяжелые чемоданы, смотрел на запустение и грязь равнодушно, а разговор, казалось, вовсе не слышал.

– Гражданка Латышева, убедительно прошу пыль вытереть, пол помыть, – тихо сказал Корней. – Нам тут жить несколько дней. В дружбе и согласии. Человека, Даша, не в праздник проверяют, – он улыбнулся, зубы у него были белые и ровные. – Будни, девушка, проверочка надежная. Потерпи, родная, потерпи.

Корней и Даша рядом смотрелись. Он матерый, крепкий и поджарый, одетый дорого и неброско, она молодая, сегодня непривычно нервная, с гордой осанкой, одетая под барышню из бывших. Вот обстановка тут была для них неподходящая, ни в цвет, ни в лист. А Хан, прислонившийся к косяку, будто родился и вырос тут, костюм без фасона, цвета неопределенного, сапоги с обрезанными голенищами.

– Хан, печку растопи, воды для Даши согрей, – Корней кивнул на дверь, – идем покажу, где что.

Они вышли в палисадник, обогнули домишко. Корней указал на колодец и ведра.

– Инструмент на чердаке, да у тебя и свой имеется, – сказал Корней. – Петли, запоры проверь, смажь, сделай как следует. Девку из дома не выпускай, шальная она.

– Вязать? Иначе не удержишь, как ни кличь ее, а Паненка… – ответил Хан.

Корней взглянул испытующе, ну, мол, говори дальше.

– Она не заложит, а решила сбежать, сбежит. Баба с возу…

– Разумно, – согласился Корней, а про себя добавил: «Кабы я ее не любил», кивнул, направился на улицу. – К вечеру вернусь.

За штакетником раздался дробный кашель, у поваленной калитки остановился Савелий Кириллович, перекрестился и сказал птичьим голосом:

– Здравствуйте, люди добрые.

Корней шагнул широко, схватил старичка за грудки, от бешенства слова выговорить не мог. Берег эту хату, как последний патрон, никто не знал о ней, ни одна душа. Вот он, мухомор-трупоед, след в след пришел. Корней силенку не рассчитал, и Савелий Кириллович, слюну по подбородку пустив, уронил голову на грудь. Корней его встряхнул, дал пощечину, старик завалился в лебеду. Хан одной рукой поднял незваного гостя, держал за воротник, будто полюбоваться им предлагал.

– Ребятишки тебя просят, Корней, послезавтра к батюшке на вечерню, – Савелий Кириллович говорил твердо, хотя глаз и не открывал, ясно стало, что его хрипы и обмороки одно надувательство.

– Кто послал?

– Люди, – старик открыл глаза и перекрестился.

– Кто адрес дал?

– Люди, Корнеюшка, умен народ незаурядно, – старик засеменил на улицу, не попрощался.

Корней повернулся к Хану, хотел спросить, что это творится на земле, но сказал другое:

– Скоро, Хан, только блохи прыгают. – Взял его за плечи, оглядел, примерился плечом к плечу, наступил на сапог, поставил свой ботинок рядом. – Жди, – и ушел.

Даша ни перчаток, ни шляпки не сняла, ходила по корявым половицам, минуя середину комнаты, девушке виделся Сынок с ножом в спине, из-под бледной щеки лужица темная расползается.

Хан поставил ведра с водой на пол, опустился на колени, заглянул в печь и мгновенно бросился на пол, перевернулся, встал на ноги. Кочерга со свистом врезалась в печную дверцу, расколола ее. Даша смотрела на Хана без страха, с открытой ненавистью, держала кочергу крепко, явно намереваясь напасть вторично.

– Есть в тебе силенка, – Хан улыбнулся, вроде не придавая значения попытке убить его. – Мастера дерьмо, – он поднял осколок дверцы, – мою работу ты бы не перебила, – он провел пальцем по излому, скривился презрительно. – Брось железку, перчаточки испачкаешь.

Даша, поняв, что ей с Ханом не справиться, швырнула кочергу в угол, светлая перчатка была в саже и ржавчине.

– Руки испачкаешь – век не отмоешь, – Хан поднял кочергу, поставил ее к печке.

Даша сорвала перчатки, тоже швырнула в угол, повернулась уходить, Хан молниеносным броском преградил дорогу.

– Далеко?

Даша замахнулась, ударить не успела, в глаза брызнуло черным и ярким, в голове затрещало, казалось, за спиной рвали полотно. Она покачнулась, но Хан взял ее за плечи. Лицо его, будто отраженное в воде, размывалось и кривилось.

– Еще раз вздумаешь, руку оторву, – Хан двумя пальцами сжал ее локоть. – Вот здесь.

Она увидела черные пустые глаза, первый раз в жизни испугалась и неожиданно заплакала. Лицо от пощечины горело, в затылке бухало, в локоть, который сжимал уголовник, словно воткнули толстую иглу. Хан подвинул стул, широкой ладонью вытер пыль, усадил девушку, поднес ей ковш с водой, холодной до ломоты в зубах.

– Ты далеко собралась?

– В центр надо, по делу, – сломленно ответила Даша, заставила себя поднять голову. – Тебя все одно зарежу.

– Раз вернешься, иди, – Хан пожал плечами и отошел. – Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?

Даша с первого дня не понимала этого красивого замкнутого парня. Не поняла и сейчас, как же он, имея за спиной покойника, да еще милицейского, отпускает ее? А если она наведет?

– Ты, Дарья, жизнь любишь, – сказал Хан, снимая топором с полена лучину для растопки. – Ты послезавтра вечером Корнея одного не отпускай, с ним увяжись обязательно.