Агония

– Был я в этом заведении, взглянул, – он стал ловко чертить схему. – Неплохо ты нарисовал, да не совсем точно. Есть там в углу жестяная коробка «Сан-Галли», знаю я ее, дел минут на пятнадцать.

– Деньги заберут только завтра, так что у тебя ночь, Степан, – сказал Корней.

– У меня? – Хан резко черкнул по своей схеме. – Я один пойду?

– А тебе свидетели нужны или делить хочется?

– Так ведь пост на улице, и сторож внутри, – ответил Хан.

– Милиционер твоя забота, ты по товарищам специалист, один за душой или два, нет разницы. А сторож будет спать. Это моя забота, – Корней наблюдал за Ханом внимательно. Сторожа усыплять Корней не собирался, рассудил просто: когда Хан постового пришьет и окажется в помещении, отступать будет поздно.

– Сколько в ящике? – спросил Хан.

– Около трехсот кусков.

– Поровну.

Корней рассмеялся тихо, но Хан даже не улыбнулся.

– Ты только наводчик.

– Я – Корень.

– Поэтому и поровну, так бы получил десять процентов.

– Ты мне нравишься, Хан. – Корней взял с диванчика портфель, открыл. Хан увидел толстые пачки червонцев. – Казна людская, сто тысяч Сипатому отнесу, пусть заберет.

Хан молчал, а Корнею так хотелось, чтобы подручный возмутился, начал задавать вопросы. Хан только плечами пожал, Корнею пришлось говорить без аплодисментов публики:

– Савелий-мухомор, конечно, Сипатому доложит, что я согласен быть. Сипатый решит, что я вола кручу и сорвусь, а он власть без боя получит. А я на сходке явлюсь и хрусты, – он хлопнул по портфелю, – на стол. Пусть Сипатый возьмет казну и власть, а я погляжу, как это у него выкрутится. Он давно людям шепчет, что Корней деньги общества по земле рассыпал.

Хан наконец улыбнулся, кивнул, хлопнул Корнея по плечу, вроде легко, но отдало аж в самый копчик.

– Контора и сейф на тебе, Сипатый и люди на мне, – подвел итог Корней. – Все поровну.

Глава тринадцатая Стая

Даша с Костей прошли мимо Павелецкого вокзала, часы которого показывали ровно восемь. Наступил вечер, на привокзальной площади вяло продолжалась торговля, становилось все меньше приезжих. Они, совершив сделки и покупки, разбредались по чайным и закусочным, частным квартирам и гостиницам, спешили занять скамейку на вокзале, на худой конец угол в зале среди мешков, баулов и устало плачущих детей.

Площадь постепенно захватывали аборигены. Замазав на лице следы вчерашних подвигов, припудрившись и распространяя запах парфюмерии, появились первые девочки. Местные авторитеты мужского пола выросли на «своих» углах, в подворотнях, завоеванных деньгами, интригами или ножевым ударом, поглядывали друг на друга кто с презрением, а кто и заискивающе. Табель о рангах, меню, разблюдовка, то есть кто есть кто, соблюдались здесь строго, изменить существующее положение могли только деньги и кровь. Последняя совсем не означала – смерть. Просто дрались здесь часто и охотно, разбитый нос или расцарапанная девкой физиономия – тоже человеческая кровь, и не надо пугаться, здесь не убивали. Привокзальная площадь не являлась ни чистилищем, ни даже предбанником, просто здесь начиналась территория деловых людей. И лес не начинается с чащобы, сначала трава, кустики малые, отдельные деревья, полесье, в котором и заяц зверь, а уж лиса так страшный хищник.

Костя впервые шел с Дашей под руку без стеснения, он был на работе, вел себя, как считал нужным. Костя стал выше, налился силой, курносый профиль не казался смешным, глаза под густыми бровями – Даша раньше и не замечала, какие у него красивые брови, – стали спокойными и уверенными, с чуть заметной смешинкой. Кожанка обливала его крутые плечи, на груди орден, мягкие хромовые сапоги на тонкой подошве, без дешевого скрипа, тускло поблескивали.

Выползающая из дворов приблатненная публика не знала Паненку и Воронцова, на прогуливающуюся пару поглядывали с настороженным интересом. Костя настолько походил на чекиста либо сотрудника угро, что никак не мог быть им в действительности. Заезжий деловой, решили зрители, под начальника работает, только железку нацепил зря, с ней у него уже перебор получается. Лучше не рисковать, решили на площади и потеряли к молодой паре всякий интерес.

Переулок, который вел к рынку, начинался от площади, поглядывая на нее своим подслеповатым глазом. Фонари здесь били столько раз, сколько их устанавливали, и власти сдались. Хотите жить в темноте? Живите, черт с вами! Посторонний человек к вам в гости и спьяну не зайдет. Только молодые перешагнули невидимую черту, с тротуара раздался голос:

– Подайте бездомному калеке, Христа ради, – первый постовой воровского схода сидел на деревянной тележке, был действительно без ног.

– Выпей за здоровье рабы божьей Дарьи и раба божьего Константина, – ответила Даша и, нагнувшись, чтобы показать лицо, положила в шапку приготовленные два серебряных рубля. – Гость со мной, Кликуша.

– Идите с богом, – ответил тот и погодя два раза свистнул.

– Неплохо, – Костя кивнул. – Никаких загадок, все просто. А он тут всегда сидит?