Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

Дьякон Иванов, прибывший в столицу не то из Новой Ладоги, не то (по утверждению «Отечественных записок») из Тихвина, поправился весьма скоро – при должном «медицинском надзоре и лечении». Заболевшим 7 июня 1848 года судьба не улыбнулась: все трое, мещанин Иванов, крепостной человек князя Лопухина и рядовой лейб-гвардии Павловского полка Митрофанов, вскоре умерли.

Те же «Отечественные записки», находившиеся тогда в руках известного издателя Андрея Александровича Краевского, встретили, впрочем, холеру довольно спокойно: «Воротилась она чрез эти семнадцать лет совершенно такою же, как была, и если есть разница в теперешнем ее посещении с тогдашним, то причина этой перемены, конечно, не в ней, а в нас: мы перестали смотреть на нее с подобострастием и перестали думать, что вот, ни с того ни с чего придет да и захватит; мы убедились, что стоит быть осторожнее в пище, остерегаться простуды, да вести жизнь правильнее, так она не придет и не захватит; мы перестали бегать и прятаться от нее по углам и от страха видеть то, чего совсем нет.

Правда, от всего не убережешься, но из этого можно вывести только одно заключение: о необходимости тщательного изучения и строгого исследования холеры, как болезни и как физического явления. И то, и другое делается, но до положительных результатов мы еще не дошли: предположения о происхождении ее от недостатка электричества, от изобилия углерода в воздухе и т. п. – остаются предположениями».

Про предположения читатель уже знает, а вот насчет «не придет и не захватит» популярный журнал явно заблуждался. Барон Модест Корф, в ту пору член Государственного совета, позже вспоминал: «В первые дни газеты, извещая о числе заболевавших, находили еще возможность скрашивать дело фразой: „Больных, имеющих признаки, схожие с признаками холеры“; но вскоре страшная смертность и общий ужас не дозволили более употреблять никаких секретов и успокоительных выражений».

Холерная эпидемия резко пошла в рост 12 июня – и скоро превзошла даже страшные показатели 1831 года. В том числе по смертности. Статистика сомнений не оставляет:

12 июня – 233 заболевших холерой и 98 умерших;

13 июня – 364 заболевших и 179 умерших;

14 июня – 389 заболевших и 166 умерших;

15 июня – 570 заболевших и 242 умерших;

16 июня – 697 заболевших и 350 умерших.

В первую эпидемию, если помнит читатель, пик заболеваемости был достигнут 28 июня, когда в городе обнаружилось 579 вновь заболевших холерой и 237 петербуржцев умерли; по числу умерших печальный рекорд поставил день 29 июня – 277 человек. На сей раз оба роковых рубежа перейдены 16 июня. Среди жертв холеры оказались в эти дни и люди известные: 13 июня, например, болезнь унесла с собой купца и поэта-самородка Федора Никифоровича Слепушкина, обитавшего в Рыбацком.

Федор Никифорович Слепушкин

Власть и на этот раз, как в 1831 году, без дела не сидела. Карантины, правда, тогда отнесли к пережиткам прошлого, да и доставлять больных в стационары принудительно никто не собирался, – но вот об организации работы самих стационаров позаботились. «Северная пчела» 14 июня 1848 года информировала читателей: «Больные, желающие найти скорую помощь, будут принимаемы в больницах: Обуховской, Калинкинской, Петропавловской, Марии Магдалины, Сыпной и Калгина. Об открытии других больниц и врачебных дежурств в многолюдных кварталах столицы будет объявлено».

Объявлено и в самом деле было. Всего в городе открыли одиннадцать временных холерных больниц:

– в Демидовском переулке, в здании Тюремной больницы, на 150 кроватей;

– в старом здании Съезжего дома 2-й Адмиралтейской части, по Офицерской улице, близ Большого театра, на 40 кроватей;

– в здании Съезжего дома 3-й Адмиралтейской части, по Садовой, близ Никольского рынка, на 200 кроватей (Садовая, угол Большой Подъяческой);

– в здании Съезжего дома 4-й Адмиралтейской части, по Фонтанке, возле Калинкина моста, на 45 кроватей;

– в доме Шрейбера, в коем помещается Каретная часть, на 36 кроватей;

– в Рождественской части, в доме Чулкова, против Съезжего дома, на 15 кроватей (угол 2-й Рождественской и Летней Конной площади);

– в Литейной части, в Кирочной улице, в городском доме, бывшем Штральберга, на 100 кроватей (очевидно, против лютеранской церкви св. Анны);

– на Васильевском острове, в 9-й линии, в доме Краснопольского, на 35 кроватей (между Большим и Средним проспектами, напротив Съезжего дома Васильевской части);

– в Галерной Гавани, в доме жены штаб-капитана Захарова, на 25 кроватей;

– на Малом проспекте, Петербургской стороне, в доме купчихи Мошниной, на 28 кроватей;

– на Выборгской стороне, у Воскресенского моста, в доме купчихи Васильевой, на 30 кроватей;

– на Охте, в Съезжем доме неподалеку от перевоза через Неву, на 15 кроватей.

Как видим, опыт эпидемии 1831 года впустую не прошел: власть стремилась открывать временные лечебницы поближе к съезжим домам, опорным пунктам тогдашней полицейской системы. Из соображений безопасности и контроля.

Информируя об открытии временных стационаров, газеты вместе с тем непременно прибавляли:

«Сверх сих больниц больные принимаются: