При этом «Binnenstadt», конечно, не следует представлять себе как «город в совершенно не имеющей
оборота с внепь ним миром области»: в такой области нигде нет городского развития. Но под ним подразумевается город, производство и потребление которого в смысле своего центра тяжести покоится на местном рынке. И «промышленный город» («Industriestadt») в средние века, собственно говоря, не есть город, потребность которого в сельскохозяйственных продуктах покрывается только путем сбыта продуктов собственной промышленности, но такой, у которого концентрация свободной промышленности (Gewerbe) составляет существенную основу города как потребительного района (Nahrungsspielraum) и в то же время специфическую особенность города сравнительно с сельской территорией. Города, существование которых покоится на доходах (рентах) с земли, лежащей внутри страны, и с рабов, как Москва до нынешнего столетия, их противоположный экономический полюс, города, которые, подобно Генуе, имеют своим базисом доход от морской торговли, помещение капитала в заморские предприятия и колониальное плантационное хозяйство, стоят, и те и другие, ближе к античному полису, чем тот, который находится между этими крайними пунктами, именно средневековый промышленный город (Industriestadt) в только что разъясненном смысле. Что промышленный город и торговый город по временам сливаются друг с другом (Венеция и, прежде всего, Фландрия и многие верхнегерманские и рейнские города), также вполне несомненно, равно как и то, что в древности промышленность могла иметь большое значение для развитие полиса. Тем не менее остается очень большое различие. И — что имеет самое важное и решающее значение — положение античной промышленности, как социальное, так и экономическое, не поднимается с развитием богатства, нигде не достигает высоты крупных средневековых промышленных центров, тогда как все специфически современное (moderne) капиталистическое развитие, развитие промышленного капитализма, примыкает как раз к этими «промышленными городами» («Industriestadt») созданным правовым формам, следовательно, к тому, чего не достает античному полису. «Демиург» ранней поры античного полиса теряет значение с развитием капиталов в рабах (Sklavenkapitalien). Напротив, та смесь свободных и несвободных мелких людей, которая к началу средних веков, совершенно так же презираемая, как и в древности, совершенно так же и тогда, в противоположность купцам, не допускавшаяся к занятию должностей, конституирует «ремесла» («Handwerke»), поднимается экономически и политически.Конечно, древность знает, как это показывают нам книги Либнама (Liebnam) и Зебарата (Ziebarth), корпорации ремесленников. Но, в то время, как — совсем, как в средние века — в военном отношении
имеющие значение ремесленники ранней поры образуют военные и голосующие в народном собрании корпорации (Wehr-und Stimmr"orper), союзы ремесленников «классической» эпохи античного мира совершенно не имеют никакого сколько-нибудь заметного значения. Впервые с упадком относительного значения покупных рабов встречаются союзы ремесленников, имеющие социальную значительность, но без типичных для средневековых цехов прав, зачатки которых появляются скорее лишь в самую позднюю пору, после полного падения капитализма, правильно указанные Л. М. Гартманом.