Агробление по-олбански

– Человечество задумывается о новом мировом порядке только после глобальной катастрофы, – высказал свои мысли о Большой Женщине вслух Петр. – Она, как Артемида Эфесская, ради достижения добавленной стоимости раздувала бычьи пузыри, накачивала все в округе финансовыми удобрениями. А потом – ибо удовольствие не есть удовлетворение – у Большой Женщины случилась истерика. В итоге разразился глубочайший финансовый кризис, и Большая Женщина, как старуха в сказке Пушкина, осталась с разбитым корытом.

– То же самое и с культурой, которую мы продаем туристам, – словно вспомнив Пушкина, вмешался в разговор успокоившийся Порошкански. – Думаешь, нам, албанцам, охота торговать тем последним, что у нас еще осталось за душой, – песнями и притчами? А надо – для капитализации и якобы богатства страны. Каждый частный дом, что строили наши деды, уже превратили в отель. Зачем из кладбища с могилами наших предков делать туристический объект, а из наших жен и матерей туристическую обслугу? Оставьте кости предков в покое. Оставьте наших женщин нашим семьям. Горький лист, одним словом.

Поспорив о политике и перейдя к сладкой клубничке, решили, что рыбаки должны больше знать о женщинах, чем они, поэтому Петр и Давид рванули на побережье… Эфлисон катился чуть позади, и ветер доносил лишь обрывки его рассуждений о долбаной глобализации:

– Рыбаки – они море понимают, а море – оно знаешь какое мутное.

Но не успели друзья выйти к морю, как Петр и сам понял, что его совсем развезло.

– Что это такое? – спросил Порошкански у Эфлисона сдавленным голосом, когда они проезжали мимо красных пластиковых столов под большими зонтами. Палатка на самом утесе напоминала римскую триеру.

– Это наши конкуренты.

– «Стамбульские сладости», – по слогам прочитал Порошкански.

– Раньше ближе всех к морю была моя таверна, а теперь турецкая забегаловка. А ведь море – стратегический объект, – поднял палец к небу Эфлисон.

– Как так? – спросил Порошкански.

– Средиземное море – сердце мира. Кто владеет Балканами, тот владеет миром. Вот так, геополитика.

– Как им это удалось завладеть всем миром? – еле сдерживаясь, спросил Петр.

– Глобализация. Раньше, когда я был маленьким, а отец еще был жив, нас все в городке уважали за силу. У нас был вес. Комар пискнуть не мог. Кто посмел бы поставить у нас перед носом свою харчевню? Только представь. А эти…

Петр попытался представить.

– Смотри, сколько сладостей предлагают. Коктейли разные. Мороженое украшают зонтиками. А откуда у них деньги на зонтики?

– Откуда? – спросил Порошкански.

– Ясное дело, деньги из банка. «Америкен экспресс». Запомните, ребята: кто владеет Балканами, тот владеет миром.

– Все, больше не могу, останови машину. Не могу больше, сейчас меня стошнит, – сказал Петр. Он вылез из кабриолета и плюхнулся на пластиковое кресло.

– А… – Эфлисон аж потерял дар речи. – Ты что, к туркам, к американцам в кафе?

– Ага, – сказал Петр.

– Мою эксклюзивную таверну на их общепит…

– Ага, – сказал Петр.

– Мою натуральную еду на их полуфабрикаты?

– Ага. – Петр самодовольно улыбался.

– Убью!

К столику тут же подбежал среднего роста турок с морщинистым лицом. Было ему лет пятьдесят, но благодаря сноровке и черным, как смоль, волосам он чем-то походил на юношу.

– Что желаете, эфенди? – спросил турок.

– Если можно, тазик и кувшин воды.

– Что он заказал? – спросил Эфлисон у Порошкански.

– Чего-то тазик и кувшин. – Порошкански изобразил в воздухе кувшин.

– Вот сволочь! У меня ничего ни есть, ни пить не хотел. Если ты закажешь тазик чего бы то ни было и кувшин, – Эфлисон грозно помахал перед носом Петра кулаком, здоровенным, как баскетбольный мяч, – ты мне больше не друг и не приятель.

Но турок уже нес заказ.

– Пожалуйста, эфенди.

– Спасибо.

Петр снял рубашку, нагнулся над тазиком и стал поливать себе шею.

– Фрр, фрр.

– Что, полегчало? – спросил Порошкански.

– Ой, хорошо.

– А у меня рядом с домом родник есть. Вода там чище и холоднее, – принялся за свое Эфлисон, – а здесь она какая-то тухлая.

– Молчи, – ударил его по спине Порошкански.

– Хорошо, хорошо, – продолжал фыркать Петр.

– Даже в море вода приятнее. Два шага осталось. Там бы волны на тебя набегали. А здесь вода такая тухлая. Стухла вся.

Петр почувствовал, что ему опять становится дурно.

– А в море волна накатывает за волной, – не унимался Эфлисон, – набегает на тебя, раскачивает и тухлятиной не воняет.

Благо тазик был под рукой, подумал Петр пять минут спустя.

– Ну что, пойдем к рыбакам? – спросил Эфлисон. – Чего расселся?

– Куда? К каким рыбакам? Ой, как плохо!

– Вон там пристань, – Эфлисон махнул рукой, – вдоль по песчаной косе.

– Хорошо, вы идите, а я здесь посижу.

– А на кой ляд нам самим идти без тебя? – поинтересовался Порошкански. – Это ведь ты ищешь женщину с пятнадцатью сиськами.

– Давид, не в службу, а в дружбу, – попросил Петр.

– Ну, я даже не знаю… – Порошкански мялся, как девушка у развилки собственных ног…

– Давид, ради меня, – поднес руку к сердцу, нет – к желудку Петр.

– Только, чур, если мы находим женщину с пятнадцатью сиськами, делим ее пополам.

– На три части, – сказал Эфлисон, разбиравшийся в математике.