Агроном

— Да, советую тебе еще и этим похвастаться, — вздохнула госпожа Леша. — Ведь благодаря твоему канкану мы лишились рубах… Вот будьте свидетелем, сударь… У нас каждый месяц бывают господа из города… Очень милые люди и дамы их тоже… И особенно отличается веселым нравом господин Гатинель, маклер… Уж умеет он людей посмешить… Представьте себе, он играет на рояле ногами, носом и чем угодно, да как хорошо играет… Меня он очень забавляет, и всё, что он говорит, так смешно!.. Так вот все эти господа были у нас со своими дамами две недели тому назад… После обеда стали танцевать — так вдруг пришло кому-то в голову! Жара стояла страшная, если вы помните, и как же они все потели!.. ужас было смотреть, до чего потели… И хотя открыли окна, но в воздухе было душно: собиралась гроза. К тому же все прыгали… ах это было очень весело! Но только в таком веселье всё забываешь и время идет незаметно… Тут мы как раз и пропустили последний поезд! Уж я подумала: Бог ты мой, мне придется оставить ночевать всю эту ораву, дело не легкое… Конечно, комнат у нас немало, но простынями мы не очень богаты, а на шестнадцать человек их надо много!.. Ну уж, думаю, не взыщут… кое-как всех устроила… Только, оказывается, этим дело не кончилось. Всем этим господам понадобились рубашки, потому что их на самом деле так промокли, точно сейчас из стирки… Леша дает свои рубашки мужчинам, а я свои — дамам. Потом всю ночь я стараюсь, сушу на кухне около печки их рубашки, думая подать их утром, но не тут-то было. Рубашки действительно высохли, но были грязные и мятые как тряпки. Надеть их не было никакой возможности, и Леша должен был дать мужчинам еще и дневные сорочки… Все поразъехались очень довольные, но только, посудите сами, дорогой гость, вот уже две недели, а никто и не подумал вернуть нам наших рубашек!.. Что там ни говорите, а это очень неделикатно… У нас хоть и немало белья, но шестнадцать рубах — пропажа довольно чувствительная…

Наконец завтрак кончился. Мы встали из-за стола, и Леша, ухватив меня под руку, поспешно потащил, желая показать мне свои земледельчиские опыты… Мы отправились…

Избавившись от общества жены, Леша оживился, повеселел и стал еще вдвое болтливее и хвастливее. Он умолял меня не верить ни одному её слову и заверял честью, что причисляет себя к свободомыслящим, не верит ни в Бога, ни в Черта и в конце концов плюет и на народ, хотя и считается социалистом… Он сообщил мне также, что в городе имеет любовницу, на которую тратит кучу денег, и что все красивые деревенские девки без ума от него.

— Да, несчастная баба, как я ее обманываю, как обманываю — заключил он свой рассказ. — Как я вообще всех их обманываю!

Мы обошли все сараи и конюшни, скотный двор, и он обращал мое внимание на каждую корову, каждую курицу, называл каждое животное по имени, перечислял, сколько оно стоит и главнейшие его достоинства. Когда мы шли парком, он счел необходимым сообщить мне, что у него имеется двенадцать тысяч высокоствольных дубов, тридцать шесть тысяч сосен, двадцать пять тысяч девятьсот семьдесят два бука. А каштановых деревьев у него было столько, что он и счет им потерял. Наконец мы вышли к деревне.

Перед нами расстилалась большая равнина, голая, без одной травинки, без одного дерева. Земля, ровная как дорога, была тщательно проборонована, все комки старательно разбиты; ветер подымал тучи пыли, которые крутились светлою спиралью или лохматились на солнце. К удивлению своему, в августе месяце я не замечал ни одного ржаного или клеверного поля…