Ай-Петри (нагорный рассказ)

Дервиш-бей-хан постепенно опускался на упругую грань дремы, и вокруг черного поля чутья, огромно покрывавшего мысленный вид стада, жавшегося от уступов, оврагов, лощин, — видел бегущие белые вспышки холодного клыкастого огня, занимающиеся и тут же гаснущие то тут, то там по краю. Он наскакивал во сне на эти молочные языки смерти и кусал их — и его пасть вспыхивала белым острым светом. Он мотал головой, тер лапой, пытаясь сбить, сорвать, но пламя полыхало не больно, гасло само, он удивлялся — и вновь ярость кидала его на следующий проблеск, вдруг разраставшийся неподалеку, словно играя. Он упивался, лакал, хлебал это белое пламя, словно бы погибая от жажды.

Этот холодный смертельный огонь и был запахом волка.

Однако дело не в хищности зверя. Дело в запахе. Любая собака, чуя волка — встречается со смертью в чистом виде. Смерть запахом метит волка. А не волк олицетворяет смерть.

Это редкостное чувство — совсем необычное человеку: встреча лицом к лицу со смертью в беспримесном виде, да еще и в виде запаха. Подобное обстоятельство содержится вот в каком непростом явлении существования. Есть женщины, которые пахнут жизнью. Они превосходные жены, их материнство — одно из наивысших земных наслаждений, предоставляемых Богом. Ради них мы живем. А есть женщины, которые пахнут смертью. Ради них, подчиненные безусловностью высшего рефлекса, мы убиваем себя. Запах такой женщины — как раз и есть тот белый огонь, передающийся при поцелуе — и пагубная ярость, с которой мы после охотимся, набрасываемся на это холодное пламя смерти — и есть тот дикий трепет, с которым мы эту женщину любим и в которой ради нее умираем. Да, это случается. Страсть, с которой мы убиваем себя при отлучении от запаха смерти, суть отчаянная попытка вернуть миг наслаждения, с которым раньше нам удавалось умирать. В дальнейшем я очень хорошо убедился в последнем на собственной шкуре. И хотя это и отдельная история, только о финале которой я в силах рассказать, но начало ее берется здесь, в этих горах, откуда спустился вертолет с телом Вовки на носилках и белоснежным волкодавом.

Да, не каждая собака, скованная инстинктом, способна преодолеть этот ужас перед смертью. Однако для собаки такое преодоление — шаг к очеловечиванию. Волкодав — это не порода, а мета избранности. Далеко не всякая овчарка рождается волкодавом. «Властителей волков» в горах всегда наперечет. И конечно, они — драгоценность среди совхозного добра. Дело тут не в размерах и силе. А в избранности. Подобной той, какой отмечается среди толпы пророк.

Дервиш-бей-хан и на этот раз вожделел разорвать смерть в клочья. Прошло время и вдруг белые языки один за другим погасли, потекли первые мгновения глухоты. Пес напрягся каждой мышцей, однако ради наивысшей чуткости сделал усилие — и не проснулся. И вот, провалившись, он услышал, как где-то высоко наверху в его сон, в котором ему снились та же ночь и те же горы, но подсвеченные скрытой, бегущей за внутренним взором луной, — кто-то вошел — и сорвав с тропы струйку осыпи, стал осторожно подвигаться к отаре.

Луна взметнулась вверх, дала свечу — и беззвучно взорвалась шатром ровного света, тут же затопившего снутри молоком весь дальний и ближний ландшафт: седловину перевала, речку, ворочающуюся далеко между отвесных скал провала, конус шалаша, прядку дыма над кострищем, овечьи морды, тянущие сон отвисшими губами…

Тогда пес вскочил, не залаял, кинулся растекшейся махом белой глыбой — и прыгнул, снес Вовку с тропы в овраг, поднялся, снова прыгнул, и еще — и встал над скатившимся, уже мертвым человеком с вырванным горлом.

Пастух, не разобрав со сна, выскочил, пальнул — и выстрел клинком из ствола рубанул над оврагом воздух, высек контуры камней, шалаша, овец, рассыпавшихся, как яйца из лукошка: упадая, они мотали курдюками и приседали на задние ноги, чтобы отскочить далеко вбок по склону оврага, внизу которого на дне темнел человек с раскинутыми руками, прогнувшийся спиной на рюкзаке. Ослепительно белый Дервиш-бей-хан, вытянувшись вверх над ним, завыл так, что кровь, пронизанная воем, отвердела в висках пастуха, и стая волков, уже подавшихся вверх с плато, к Югу, остановилась — вожак, понюхав ночь, затрусил было обратно, но что-то вдруг понял — и вернул стаю на прежний курс, припустив еще бодрее, чем раньше.

Пастух пришел на заставу, сообщил о нарушителе. Комзаставы отправил с ним патруль и связался с Хорогом. Вертолет с работниками угрозыска прилетел еще утром. Установив личность Вовки, опергруппа связалась с Лабораторией. После осмотра места происшествия и освидетельствования судмедэксперта, давшего предварительное заключение (рана горла, перелом шейных позвонков и травма черепа, несовместимая с жизнью), Вовку доставили в кишлак вместе с пастухом и собакой.

V

Мне холодно. Сиреневые вымпела восточных склонов сокрушительно реют над безмолвием.

Мне холодно. Одолеваемый зубной чечеткой, иду к носилкам.

Я уже видел Вовкино лицо — когда подписывал у следователя опознание, — но и сейчас оно поразило меня своей сосредоточенностью.