Аяхуаска

То с радостью и надеждой, то с подступающей тошнотой и ужасом, кутающим разум во мрак, Мартен то муторно приходил в себя, то снова проваливался в сумрак болезненных переживаний. И вдруг откуда-то из темноты вырвался яркий луч, и столь же внезапно прозвучала русская речь…

— Иннокентий же, мать твою, да погодь…

— Ну вот же он, — ответил другой голос, немного хриплый, но словно умиротворяющий, как долгожданный финал длинного, маловразумительного предложения.

И Мартен вырубился окончательно. Боль и страх оставили сознание, открыв подсознательному взору его забытья яркое голубое небо над Африканскими джунглями. Такая близкая, улыбка матери окутала душу теплом и покоем. Пятилетняя сестра крепко стиснула руку. Вечно небритый отец, как всегда в темных очках, тоже ощущался где-то неподалеку.

И все они отчего-то летели по воздуху над глубоким изумрудным ковром, вдыхая полными легкими горячий ароматный ветер, сдувавший с ветвей акаций трепещущие тельца колибри, жирных стрекоз, майских жуков и божьих коровок.

Водопад Виктория с бесчисленными радугами и брызгами шумел где-то совсем позади. А впереди открывался незабываемый вид на Великую ограду и развалины Акрополя на холме по соседству.

Древние цивилизации, миллионы усопших предков, их секреты и даже страшные тайны влекли к себе уже пробудившееся осознание и естественное любопытство ребенка. К тому же лопасти стального геликоптера, его упругие сидения, возбужденные лица родителей — все внушало Мартену уверенность, веру в хорошее и надежду на новые открытия, которые ждут в очередной, пусть и дикой, но самобытной стране.

Что-то засверкало впереди, какое-то зеленоватое свечение вдруг возникло там, где возвышалась над растительностью каменная ограда. Мартен подался вперед, пытаясь рассмотреть. Пилот вертолета встревоженно сообщил что-то по внутренней радиосвязи. Нечто вроде, чтобы все держались покрепче. Отец обернулся и поверх очков бросил взгляд на свое семейство.

И в это мгновение мощный электрический разряд расколол стекло на приборной панели. Пилот ахнул. Лопасти геликоптера затрещали, кромсая толстые ветви цветущих акаций. Мартена швырнуло в сторону, вырвало из страховочных ремней и выкинуло наружу. Широко разведя ноги и руки, словно пытаясь затормозить в этом невероятно замедлившемся падении, мальчик увидел неминуемо приближающуюся землю.

Теперь Мартен знал, что это было беспамятство, бред охваченного стрессом и залитого адреналином воображения. Его отец, Фред Себрон никогда не пользовался летательными средствами для перемещения на местах. Им всегда хватало грузовика, собранного под заказ на заводах Rolls-Royce. Да и вообще, Мартен точно помнил, ничего подобного в Африке не случилось. Но видение то настолько впечатлило астронавта, что не отпускало все дни выздоровления.

Спасшие его русские, двое волосатых бородачей неопределенного возраста, не спешили с расспросами. Они наведывались раза четыре в день, поправляли повязки, приносили воду и хлеб. И Мартен был им благодарен за это.

5.

Чертова реальность. За окнами снова повалил мокрый снег. За билетами и визой еще только завтра. На улицу лучше уже не высовываться.

Я стоял на кухне, кутаясь в шарф, бесцельно вглядываясь в заснеженную пустоту, курил. Машинка за спиной достирывала белье, вращая свой барабан в бешенном темпе отжима. В ожидании грядущего перелета, в голову лезло всякое.

Как это так складывается? Словно на изнанку жизнь со временем выворачивается. Годы и десятилетия разделяют все, раскладывают по полочкам.

Вот раньше реальность была другая. Кто-то учился, другие бросили и бездельничали в свое удовольствие. Некоторые, конечно, работали дворниками и сторожами…

Эх, Громозека. Прав ты в своем несгибаемом оптимизме. Не то, что мультяшный робот. И понятно, почему твой член так брюссельской капусте понравился. Вот бы опять, как раньше! Бывало, соберемся у кого-нибудь, да и отправимся или в Солнечное гулять, а может и на Крестовский, совсем запущенный, с аварийными особняками девятнадцатого века. Или в Шувалово…

— Иннокентий и Салех, — представил тогда этих ребят мой товарищ, — Отличные живописцы, вольные слушатели Новой академии.

— Гы, — подтвердил тот, который был Салехом, — Новиков очень серьезный препод.

Иннокентий промолчал и пожал мне руку. Только выудив из кармана заначку псилоцибиновых поганок, он наконец улыбнулся. Мы тот час улыбнулись ему в ответ.

Всего нас было человек шесть или семь, скорее. Почти не помню уже, кто еще. Сайгоновские времена многому всех научили. Будь с приятелями вежлив, внимателен, и они непременно поделятся. Многие-то вообще представлялись тогда вымышленными именами. Тот — Граф, например, а этот вот — Кот, а еще одного вообще Комаром все звали.

— Почему Комаром? — поинтересовался однажды я.

— Да как выпьет он или накурится, то тихонечко так подвывать начинает, — таинственно прошептал Громозека, — Оттого и Комар, иначе не скажешь. То ли детство коммунистическое повлияло, то ли потом уже в дурке с ним что-то сделали…