Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Я обещал этому златокрылому ничтожеству выщипать перья? Я выверну ему крылья из суставов, а лук со стрелами утоплю в Стиксе.

– Ты думаешь, он предложит тебе делить с ним ложе?

Геката спрашивала так, что любое утверждение прозвучало бы мягче. Пальцы жены вздрогнули, сминая стебель асфоделя.

– Предложит? О, нет… он – Кронид, а они не умеют предлагать. Они всегда берут сразу.

Тишина. Воздух не льется в легкие. Мир дрожит и расплывается в алом мареве, закрывающем глаза. В мозгу отчаянно сопротивляющейся пленницей бьется одна мысль: Посейдон бы не стал. Я знаю его, знаю даже изменившегося, растерявшего неугомонную веселость Жеребца – он бы не стал…

Я знаю, кто стал бы.

– Почему не расскажешь мужу? – голос Трехтелой прорывается через пелену, выцарапывает слова по слуху, словно стилосом по слишком жесткому воску.

– Зачем? Что он скажет мне? Что сделает? Видеть, как он прячет глаза? Слышать, что это то, с чем нужно смириться или что это честь?

– Ты плохо знаешь Щедрого Дарами, если говоришь так…

– Он – Кронид. Я знаю их достаточно, – воды Ахерона, погасите пламя в ее голосе, пока оно не сожгло меня изнутри!

– Значит, ты плохо знаешь, как он относится к тебе.

– Может статься, ты знаешь лучше?

Головка асфоделя упала на песок. Геката подозвала ее мановением руки, покатала в ладонях, растирая лепестки в сочное месиво.

– Удар за удар, – так шепчутся дикие колдовские травы перед полуночью. – Откровенность за откровенность… Он обожает тебя, и это ясно для всех, кто понимает его хоть немного. Значит, ты не знаешь его совсем или все время отворачиваешься – дело твое… Но говорю тебе: за такую любовь любая из богинь отдала бы половину своей красоты, даже…

– Ты?

– Мне нечего отдавать. И я не ты: меня нельзя полюбить так. Я не люблю сама, и меня нельзя полюбить - никак, и, может статься, в этом мое спасение и мой дар: так легче…

Да, Геката, так легче. Ты вновь удивляешь меня: я слышу, какой ровный у тебя голос, но вижу, как отвернулось твое правое тело, как исказилось лицо – тоской, обычной смертной тоской по тому, чего никогда не будет. Не тоскуй, Трехтелая, ты не знаешь, что это такое, ты не знаешь, насколько права сейчас со своим «так легче»…

– Пусть так, – не решили ли они обменяться телами? Гекату, не Персефону я слышу сейчас. – Пусть так… Тогда я права дважды и трижды. Мужу не следует знать. Знание только добавит ему забот.

– Не уверена, что Запирающий Двери…

– А если и так! – вскрикнула Персефона, и я наконец смог рассмотреть ее лицо: бледное, и гневное, и полное решимости. – Если он вдруг решится, если пойдет на глупость ради меня… Трехтелая, у тебя есть дар предвидения? Если муж выступит против Громовержца – чем это кончится для меня, для него, для его царства?!

Мягко рассмеялся в отдалении Тартар – потер невидимые лапы. Правота жены навалилась грузной тушей, норовя задушить – вынесу ли еще и это? На плечах и так хватает…

– Ты можешь взять с меня клятву водами Стикса – я буду молчать.

– К чему? – отозвалась Персефона устало. – Я знаю, что ты не донесешь ему. Я знаю, как дорог тебе Аид.

Левое тело Гекаты вознесло руки в протестующем жесте, но жена добавила с невеселой усмешкой:

– Нет, не тот что на троне, а тот что вокруг. Мир, который получил его имя.

Геката молчала. Руки ее – все шесть – были опущены.

Мир, который получил мое имя и который я не имею права разрушить опрометчивым поступком. Гера, сестра моя, похоже, мне осталось только молить тебя сохранить мой семейный очаг.

Мой холодный семейный очаг.

Те угли, которые еле тлеют в нем.

Сохранить его от молнии. От твоего мужа.

Но ведь ты же никогда не препятствовала ему в очередных любовных приключениях? Твой гнев падал только на головы его незадачливых любовниц – Семела, Латона, Ио… Ему ты никогда не препятствовала, зная, что это бесполезно.

Ему вообще никто и никогда не препятствовал.

Геката повела плечами, словно ощущая перемены.

– Мир странен, – прошептала она. – Наверное, вернулся Владыка. Идем, ты изранила ноги на этих берегах. Я напою тебя нектаром и снадобьем из молока, меда и лотоса: ты будешь безмятежной при встрече с мужем…

Мир был странен – да. Он качался и трещал, но не силясь сбросить меня, как в былые времена, а разрываясь от гнева и бессилия заодно со мной. Буря назревала там, куда не спускаются ветры, где не властвует Тучегонитель…

О, нет, он и тут властвует. Добрался, дотянулся.

Доказал свою власть, не спускаясь в подземный мир, отнимая то, что дал сам, да какое там – забирая последнее…

Доказал ли?! Отнимет ли еще?!

Тартар даже подначивать не решался. Да и Ананка не предупреждала из-за плеч.

Знала: доказал и отнимет. Это же Громовержец. Эгидодержец.

Ему никто никогда не препятствовал.

Сколько я просидел на песчаной отмели, вслушиваясь в свой мир, – не помню. Ивы над Коцитом тревожно перескрипывались – косматые старухи, перемывающие косточки молодым соседям. Огненные валы Флегетона рвались вверх, кромсали мать-темноту, и споткнулись лошади Нюкты, везущие ее колесницу к выходу, и храп Эреба стал не таким сонным…