Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

– А нянька еще смешнее. Она в самом начале меня пугала, что если я не стану есть, то за мной придет страшный воин с железными крыльями и мечом. А он же не придет, он в подвале сидит, и меча у него нет… И вообще, смерть – не такая.

– Какая?

– Краси… красивая. Как, - подбирает сравнение, – Афродита. Или Афина. Или как ее мама. У нее волосы рыжие с красным и блестят, а глаза у нее черные, и она ходит в красивом хитоне. И она улыбается… всегда улыбается… даже этот, как его, который в подвале, он ей любуется… а ты ему скажи, чтобы не заглядывался, а то он со своим мечом… не-се-рьез-ная пар-тия.

Дрогнули губы, выполняя давно забытое поднятие вверх – чуть заметное. Престол Олимпа – когда я в последний раз улыбался?!

Танат не умеет любоваться, но тебе этого не знать, маленькая блаженная, ты погружена в свою сказку…

– Скажу.

– И у нее еще руки теплые. Она приходит, к кому больно… или к детям, или к старым людям… она садится, как мама, рядом… руку положит на лоб – рука теплая, хорошо… И улыбается, и рассказывает сказки, и ты тоже улыбаешься потом и… и никакого меча… И ей поэтому молятся и жертвы приносят, и зовут ее, чтобы она пришла…

– Как ее зовут?

– Как меня. Она потому что блаженная. Говорят: «Макария, подари облегчение!» Еще подземным владыкам молятся, чтобы ее послали, а не этого, из подвала… Она ко мне придет. А почему ты грустный, невидимка?

Потому что такой богини нет. Смерть приходит ко всем одинаково – с острым свистом клинка, только из воинов жизнь на поле боя разрешено выдирать еще и Керам – когда Танат не успевает ко всем. И нет той, которая согласилась бы на это, – потому что для такой участи нужно родиться в подземном мире, а он не порождает ничего милосердного. Про прекрасное уж не говорю.

– Жребий такой.

Девочка уважительно протянула: «А-а-а-а», – и замолчала. Грудь у нее поднималась совсем слабо, и непонятно было, как она так долго могла говорить.

– Если ты ее встретишь – ты ко мне ее пошлешь?

– Разве ты хочешь стать тенью?

– Хочу.

– Почему?

– Потому что тогда я выпью из Леты – и не буду помнить, как было больно… А может, я в свиту попрошусь… меня же зовут как ее…

И напела еще пару строк из песенки, но тихо – я не расслышал.

«Больно» – это она не о том, что сейчас, а о том, что видела. Что видела?

И почему мне не хочется об этом спрашивать?!

«Гипнос…» – пошевелил я губами. Нить маленькой блаженной перерезана, и исцелить ее не взялся бы сам Аполлон. Но я, как-никак, Владыка.

Вышел из комнаты – бесшумно, бог сна знает свое дело и никогда не отлынивает, если его зову я.

– А мама… плачет, – донеслось из-за спины сонное бормотание девочки. – Мамы такие… смешные…

Она уснула как раз вовремя.

Так же вовремя, как я вышел из комнаты.

Так же вовремя, как подумал: где носит Ареса?

Первенец Геры и Зевса выступил на сцену.

Блистательно: раздался полный ужаса вопль, чей-то смертный хрип (все равно ведь не умрет!), загрохотали тяжкие шаги, а потом – копьем наотмашь – ударил насмешливый голос, раскатившийся по всем коридорам дворца:

– Вы, видно, решили поучиться уважению к богам? Они прислали меня быть вашим учителем!

И визг: Эниалия наверняка распознали.

Его было просто распознать, потому что он явился в своем истинном обличии. Сначала. Этого хватило, чтобы стража, выбежавшая ему навстречу, просто сгорела, заодно с десятком рабов. Обожженные тела шатались по двору, вопя от невообразимой муки и взывая к Аиду Милосердному (меня озадачил новый эпитет), а Арес, ослепляя блеском шлема и пурпуром плаща, шел по коридорам, мановением руки сворачивая шеи тем, кто осмелился попасться на его дороге.

Я обосновался за его спиной и полпути проделал, перешагивая через тела неумерших, пронзенных копьем или глядящих на мир затылком.

Сизифу оказалось достаточно одного взгляда: он безмолвно сдал ключи от подвала. Робким шепотом пригласил было Шлемоблещущего Ареса разделить трапезу – тот расплылся в кровожадной улыбке.

– Поминальную готовишь, сын Эола? Это правильно. Тебе ведь там уже и место подготовили – царское…

И двинул в подвал – посланцем божественного гнева.

Хмыкнул, отшвырнув ключи в сторону, и с видимым наслаждением выдрал дверь из дверного проема.

– Радуйся, Убийца! Отдых твой кончился, пора приниматься за работу.

Танат открыл глаза, сверкнувшие голодным огнем.

– Радуюсь, Эниалий, – просвистел он.

Цепи удары Неистового выдержали с достоинством. Только когда он, хакнув от натуги, выдернул из потолка и стен крюки – цепи соскользнули, прозвенели звеньями, разлеглись корявыми змеями по всему подвалу. Танат спрыгнул на пол, даже не думая потереть запястья или размять конечности.

Лицо у Убийцы было серее окружающих стен, но каким-то чудом он не рвался за мечом, хотя мучения жажды давно уже должны были стать нестерпимыми.

– Боги послали тебя, Эниалий, – отрывисто и ровно сорвалось с губ. – Однажды я оплачу долг.

Арес смотрел брезгливо, не стараясь этого скрыть. Об их неравенстве – бог и чудовище – говорила даже поза Эниалия: нарочито величавая, с развернутыми плечами и гордо вскинутой головой.

Голос его звучал – скрежетом окровавленной бронзы.