Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Божественная сила норовила разорвать глупую, узкую оболочку – будто в панцирь времен Титаномахии попытался втиснуться, забыв, что тогда был – юноша, а нынче – муж. И сердце, которое я пытался заглушить стуком жемчужин («Четыре. Восемь. Четыре») – обрадовалось, вспомнило старый напев: «Будет. Будет…»

Сам на поверхности, во дворце безумного любителя лошадей, а мысли – под землей: что будет? когда? Тише, невидимка, пока нечего беспокоиться: они сделают это исподтишка.

«Зачем тебе это? – прошепталаАнанка. – Ведь не ради Зевса? Мне можешь не лгать, невидимка».

Чаши и кубки тоже были покрыты лошадьми. Как, впрочем, и столик, и поэтому ни того, ни другого не хотелось касаться.

– Вестник богов Гермес не дурак. Почему-то считают, что он всего лишь хитер, но он еще и проницателен. Он понял, к чему приведет свержение Зевса. К тому, что Посейдон и Аполлон не поделят трон. Потом в склоку влезут Арес и Дионис…

Левая ладонь налилась чернотой: метка проступала сквозь фальшивый облик. Клеймо Кронида, которое ничем не вытравишь.

Сын на отца, брат против брата…

– Они будут драться до тех пор, пока не ослабят друг друга. И те, кто недолюбливает Кронидов, не упустят такого шанса. Эпиметей, который наверняка затаил гнев за участь брата. Гея. Может быть, еще кто-то: тебе лучше знать всех, кому олимпийцы успели насолить. И тогда выбора не останется. На трон Зевса должен будет сесть тот, кто сумеет удержать власть. На кого побоятся покуситься заговорщики – и Посейдон, и те, что помоложе, и те, кто осадит Олимп с жаждой свергнуть Кронидов. Кто привык держать…

«Гермес боится этого, а потому из кожи выпрыгивает, чтобы не допустить свержения отца, – милостиво согласилась Ананка. – Но почему ты прилагаешь такие старания, чтобы помочь ему?»

– Потому что я этого не хочу.

Верховный бог, ненавидящий свет. Привыкший карать. Отвыкший от пиров и сплетен (какое мне дело, что происходит среди смертных?!). Это значит – быть в десятки раз более ненавидимым, чем сейчас, это значит – взвалить на себя ношу в дополнение к тартарской бездне, потому что этот груз я уже никогда никому не смогу отдать…

Ананка молчала. Часто дышала в ожидании ответа. Прекрасного, правдивого ответа, сказанного про себя или вслух.

– Потому что это не моя Судьба. Свою я выбрал давно. И стал тем, кто есть. Мне не нужен олимпийский престол.

Она радостно выдохнула (по смертной лысине прошелся холодок) и ласково потрепала не мое костлявое плечо.

Я взялся за ручку (конечно, в форме лошадиной головы).

Ты не услышишь, Ананка… не узнаешь этого. Гермес боится увидеть подземного дядюшку на месте отца; ты боишься, что я сверну с пути, который для меня приготовлен… вы только не знаете, что я тоже боюсь.

Я боюсь этого владычества, потому что оно сожрет меня быстрее, чем Тартар. Заберет вернее, чем меч друга-Убийцы – жизнь у смертного. Как оно уже забрало моего брата – юношу с солнцем в волосах. Я сумел обойти проклятые законы, о которых ты мне говорила – не знаю, надолго ли – но если я сяду на олимпийский трон, это сделает меня Владыкой окончательно.

У Владык не бывает друзей...

У Владык не бывает любви.

Этот бой я проиграю наверняка – а потому и не собираюсь в него вступать.

Дворец у басилевса Писы был поганеньким. Не до конца отделанным и убранным, будто недавно строился: кое-где на мозаике у бога не хватало головы, в другом месте стену начали расписывать – бросили. Под ногами шуршал овес. Пахло лошадьми, и полуголые рабыни со следами бича на спинах не смели взглядывать на своего господина.

Насколько был невзрачен дворец басилевса – настолько обширны и прекрасны конюшни. Двор, посыпанный белой и розовой мраморной крошкой. Резьба и позолота. Стойла из драгоценных пород деревьев. Каменная мозаика и художественные поилки – таким конюшням могли бы и олимпийцы позавидовать.

Аластор и Никтей встретили тревожным храпом. Узнали возницу вмиг, но косились недовольно: нашел, чью шкуру натягивать! Да ты еще и лысый?!

Потрепал сперва одного жеребца по шее, потом другого. Сегодня придется бежать вдвоем, у Эномая – синорис[4], а не квадрига. Впрочем, это неудобно как для меня, так и для Посейдона: он тоже привык выезжать на четверке.

В конюшню скользнул Гермес. В обличии, надо полагать, своего сына Миртила: одежда как у возничего, в руках – упряжь. Вот только такие – коренастые, низкие, с тяжелым подбородком – обычно не порхают через порог, будто у них крылья на пятках. И глазами не косят.

– Колесница перед конюшней поставлена, слуг и конюхов я разогнал. Вообще, любопытных разогнал. И чеки в колесах проверил, вот.

Упряжь вестник богов сбросил на пол. Присел на корточки и принялся деятельно распутывать постромки.

– Ты же говорил, что не разбираешься.