Айфонгелие

…Я умер, батоно. То есть савсэм. Я помню, как стоял в кабинете в Крэмле, курил трубку, потом раз и потэмнэло всё. Э-э-э. Словно свэт погас. Тьма в глазах. Прошёл один минута, или я не знаю сколько, и вот я просыпаюсь в странном месте. Ночью. Летом. Совсэм не в Крэмле – в кустах у подъезда на сэвере Москвы. Савэршэнно голый. И главное, кацо, – маладой. Мне двадцать два или даже того меньше. А я точно помню, что умер в сэмьдесят три года. Как зловеще вышло, да. Правда, сначала я этого нэ понял. Встаю и озираюсь, как нэнормальный. Меня трясёт. Тошнит. Нэпривычно, но я испытываю страх, хотя большинство зрэлых лет заставлял дрожать других. Пэрвая мысль – ЧТО ЖЕ ДЭЛАТЬ?! Нелепо шарю руками, но рядом нэт прывычного тэлэфона со спецсвязью: один звонок, и вэрный генерал Власик[13] всё принесёт – мундир, брюки, ордена, подаст машину, арганызует ужин… Но гдэ его найти? Передо мной ещё не было зеркала, и я, не ведая о своём юном виде, пасчытал: сложно не будет, генацвале. Я же великий светоч, корифей всэх наук, любимэц народа. Я выйду на свет (пусть даже и без кальсон), прикажу, и всё будэт выполнено – без сомнэний. Свистну только, слющий, и люди тут же побегут. Я слышу пьяный смех – похоже, идёт группа молодёжи. Я царственно выхожу к ним из кустов и обращаюсь к пэрвому попавшемуся – низкорослому, коротко стриженному парню в странных синих штанах. Я ведь сам не из высоких, он-то мне и требуется. Видимо, рабочий, – кажэтся, у электриков такая униформа.

– Товарищ, мне нужна твоя одэжда.

Немая сцена. Шесть человек, среди них две дэвюшки (наверняка комсомолки), стоят и беззвучно смотрят на меня. Э-э-ээ. Ошалели от радости – конечно, не каждый день выпадает счастье увидеть вождя воочию, пусть и раздетого как после бани. Рыжий молодой чилавэк, стоящий справа от электрика, крутит пальцем у виска и произносит загадочный фраза:

– Ты чо, укурок, в крантец рамсы попутал или в натуре обширялся?

Я не понимаю ни единого слова. В голове проносится догадка: я в Югославии или Болгарии – мамой клянусь, язык похож на русский, но слова нэзнакомые. Югославия, несомнэнно, худший вариант, шени деда[14], ибо наша конфронтация с мэстным лидером едва не заставила меня разбомбить эту маленькую, но злую страну. Сделав ставку на дружэствэнную Болгарию, я улыбаюсь во весь рот.

– Отдай мнэ твои брюки, дарагой товарищ болгарин.

– Ты, блядь, «Терминатора» пересмотрел? – тревожно произносит электрик.

– Да ты чего, не видишь? – орёт рыжий. – Он торчок, под кайфом. Дай ему в табло!

И тут меня начинают бить. Без предупреждения. Все сразу.

Ваймэ. Я получаю слепящие удары в лицо (в глаз, нос и губы), в грудную клетку, в живот. В первые секунды я вообще нэ панымаю, что происходит. Да как они посмели тронуть МЕНЯ, если даже за попытку дышать в мою сторону их расстрэляют бэз вопросов?! Я закрываю разбитое лицо руками и инстинктивно стону на родном языке: «Вы с ума сошли?!» Они останавлываются, но буквально на пару сэкунд.

– Это хач, – постановляет электрик голосом прокурора военного трибунала.

– Э-э-э, послющай, дарагой, – говорю я с жутким акцентом, вытирая ладонью кровь с лица. Мамой клянусь, я не специально. Потом уже мнэ рассказали, что на окраине Москвы ночью, а также в мэтро лючше так нэ говорить. Особенно если повстречал группу молодых электриков. Особенно если ты голый. Особенно посчитав их болгарами. Карочэ, что-то из этого им сильно не понравилось. Получив ещё с десяток ударов, я не стал дажыдаться продолжэния и пабижал. Я нёсся сквозь кусты, и ветки хлэстали по лицу, а за спиной слышались дикие вопли и топот. Я вспомнил прежние врэмена, как ловко уходил от агентов царской охранки, и бросился в сторону. Там был ба-а-альшой парк. Я спрятался среди зэлени дэревьев и замэр – как бэлочка, прекрасный звэр с хвостиком, умеющий сидеть на ветке. Враги народа пробежали мимо, подсвечивая себе фонариками. Они визжали: «Хач, выходи, мы тэбя убьём!», – и это было изумительно наивно с их стороны – да кто ж после такого-то выйдет?

Я умею харащо прятаться. Это у меня в крови.