Айфонгелие

– (Горько.) Знаю. Я мутировал. Даже облачись я в китель генералиссимуса и укрась его золотой звездой, я не стал бы прэжним. Ваша обыденность меняет людей круче пыток или угроз. Всэго год жизни в Москве или Ленинграде, и ты сам не замечаешь, как начинаешь говорить на птичьем фэйсбучьем наречии, постить котиков во Вконтакте и слать другу на дэнь рождения блядские картинки с цвэточками. Вы уже и позвонить никому не можете. Цвэты дарите выртуально, открытки отправляете выртуально, даже трахаетесь выртуально, хотя откуда взялось это идиотское слово «трахаетесь»? В моё правление «трахнуть» означало ударить. Похоже, чтобы исправить палажэние, надо нэмэдленно расстрелять треть Москвы, а ещё треть отправить на комсомольские стройки в Сибири. Я и сам превратился в невесть что. Стыдно признаться, гогона, но на аватарку в Фэйсбуке поставил Бреда Питта.

– (В ступоре.) Господи… зачем?

– (Со слезами в голосе.) Да я сам не знаю!

(Слышна парочка лёгких всхлипов).

– Ой, не надо. Спокойнее.

– Ваймэ! Успокоишься тут.

– Допустим, я признаю твою правоту. Но тогда всё решится максимально просто. В этот бар уже пришли Иисус и Сталин. Значит, третий человек тоже явится сюда. Вопрос только, как мы его распознаем… Да уж, по классике жанра, это должна быть я.

– Э-э-э…

– Но такую версию мы отвергаем, генацвале Джугашвили. Потому что ты в курсе, кем являешься. И Христос знал. А я простая девушка двадцать первого века, и у меня ноль ощущений, что я родилась Клеопатрой, девой Марией или Маргарет Тэтчер. Роддом, пошла в школу, закончила институт, съехалась с парнем, рассталась… ой… ой… ой…

– (Недоуменно.) Что, тэперь ты плачешь?

– Да, ещё бы. Ведь у меня такая скучная жизнь по сравнению с вашими.

– Слющай, Иисус был распят в трыдцать тры года. Ты считаешь, это весело?

– (Резко прекращая плакать.) Нет. Я что-то передумала.

– Вот и славненько, гогона. Давай чуток посидим, подождём, когда появится третий. А пока его нэт, выпьем ещё нимнога и душэвно побэсэдуем на одну интэресную тэму.

– Какую?

– Секс.

Глава 6 Бледность

(полтора километра от метро «Алтуфьевская»)

…Встреча была назначена на восемь вечера, и он опаздывал. Cначала стоял в пробке, потом хаотично искал, где поставить машину. Коллеги, по традиции, остались внутри «ауди» на стоянке: он строго-настрого приказал им ждать сигнала. Стоило бы поехать на метро, но не смог себя пересилить. Подняв воротник кожаной куртки, ёжась от сильного ветра, долговязый прохожий вышагивал по дворам однотипных панельных домов, уточняя дорогу по навигатору смартфона. Удивительно, полчаса от центра Москвы – и ты попадаешь в разверзшиеся врата ада. На Чистых прудах и Тверской давно все киоски снесли, а тут сколько хочешь: и шаурма, и гамбургеры, и выпечка в тандыре. Слева говорят на таджикском, справа на узбекском. Северные районы уже настоящее среднеазиатское гетто, хотя никто этого не признаёт. Гастарбайтеры снимают обшарпанные бабушкины квартиры, селятся там по двадцать человек – одна смена спит, другая пашет. У дорог блистают огнями наспех собранные из пластмассовых блоков магазинчики и кафе. Реклама обещает десять роз за пятьдесят рублей, стакан горячего кофе за сто и «эконом-стрижку». Обезьяний язык. Девяностые годы застыли на окраинах и никуда уходить не хотят. Какое счастье, что он далёк от этого.

У грязной витрины продуктового орут матом алкаши.

Вечер только начинается, а они в стельку. Человек поморщился, сверил адрес по смартфону. Вроде правильно. Вот тот самый дом, клон в шеренге «панелек». Руководствуясь сохранённой эсэмэской, посетитель набрал код на двери подъезда, поморщился, обоняя запах кошачьих экскрементов, и поднялся на лифте с разбитым зеркалом на девятый этаж. Позвонил, как и было условлено, – три коротких птичьих трели.

Дверь открыла худенькая измождённая женщина, вся в чёрном.

– Добрый вечер, я по объявлению.

– Вы Алексей Петрович?

– Да.

– Заходите.

Женщина отступила, и он вошёл в прихожую, стараясь удержаться на «пятачке» коврика. Снял ботинки, аккуратно пристроил куртку на крючок-вешалку, машинально пригладил жиденькие волосы. Послышался лёгкий скрип – дверь комнаты напротив приоткрылась, выглянул мальчик – коротко стриженный, на вид лет десяти. Лицо ребёнка выделялось на фоне стены бело-серым пятном нездоровой бледности. Тут семи пядей во лбу быть не надо, чтобы понять – парень болен, и серьёзно. Ну что ж, значит, выбора у его мамочки нет. Отдаст все, что имеет. Слава тебе Господи, хоть не зря в такую даль тащился. Наверняка покажут нечто интересное.

– Миша, иди в свою комнату, – сухо сказала женщина. – Мама занята.